Вы понимаете?.. Это чудовище, подобно простейшим
одноклеточным организмам, делилось на две части… Их должно было стать двое… Не
знаю, помешал Генри этому дьявольскому процессу или нет.
Всю дорогу до бара мы пробежали сломя голову и не сказав
друг другу ни слова. От только что увиденного и пережитого в голове у меня
стоял один сплошной туман. Не знаю, о чем думал тогда Берти, зато знаю, о чем
думал я — о таблице умножения: дважды два — четыре, дважды четыре — восемь,
дважды восемь — шестнадцать, дважды шестнадцать — …
Как мы добежали до бара — не помню. Помню только, что
добежали на одном дыхании. Навстречу нам выскочили Карл и Билл Пелхэм и тут же
засыпали нас вопросами. Ни один из нас не промолвил ни слова. Остановившись,
наконец, мы обернулись назад, надеясь увидеть догоняющего нас Генри. Но Генри
не было. Обоих нас била крупная дрожь. Мы вошли внутрь и тяжело опустились за
столик. Перед нами сразу же поставили пиво. За этим столиком мы сидим и до сих
пор. Я досчитал уже до 2х32768 и жду, что вот-вот наступит конец света… если не
вернется, все-таки Генри.
Надеюсь, он вернется. Конечно, он вернется…
Давилка
Инспектор Хантон появился в прачечной, когда машина скорой
помощи только что уехала — медленно, с потушенными фарами, без сирены. Зловеще.
Внутри контора была заполнена сбившимися в кучу молчащими людьми; некоторые
плакали. В самой прачечной было пусто; громадные моечные автоматы в дальнем
углу еще работали. Все это насторожило Хантона. Толпа должна быть на месте
происшествия, а не в конторе. Всегда так было — для людей естественно
любопытство к чужому несчастью. А это явно было несчастье. Хантон чувствовал
спазм в желудке, который всегда появлялся у него при несчастных случаях. Даже
четырнадцатилетнее отскребывание человеческих внутренностей от мостовых и тротуаров
у подножия высотных домов не помогло справиться с этими толчками, будто в
животе у него ворочался какой-то злобный зверек.
Человек в белой рубашке увидел Хантона и нехотя приблизился.
Он напоминал бизона вросшей в плечи головой и налившимися кровью сосудами на
лице, то ли от повышенного давления, то ли от излишне частого общения с
бутылкой. Человек пытался что-то сказать, но после пары неудачных попыток
Хантон прервал его:
— Вы владелец? Мистер Гартли?
— H-нет… нет… Я Станнер, мастер. Господи, такое…
Хантон достал блокнот:
— Пожалуйста, мистер Станнер, опишите подробно, что у вас
произошло.
Станнер побледнел еще больше; прыщи у него на носу темнели,
как родимые пятна.
— Я обязательно должен это сделать?
— Боюсь, что да. Мне сказали, вызов очень серьезный.
— Серьезный. — Станнер, казалось, борется с удушьем, его
адамово яблоко прыгало вверх вниз, будто обезьяна на ветке. — Миссис Фроули…
умерла. Боже, как бы я хотел, чтобы здесь был Билл Гартли.
— Так что же случилось?
— Вам лучше пойти посмотреть, — сказал Станнер.
Он отвел Хантона за ряд отжимных прессов, через гладильную
секцию и остановился у одной из машин. Там
он махнул рукой.
— Дальше идите сами, инспектор. Я не могу на это смотреть…
не могу. Простите меня.
Хантон зашел за машину, чувствуя легкое презрение. Они
работают в паршивых условиях, прогоняют пар через кое-как сваренные трубы,
пользуются смертельно опасными химикатами и вот — кто-то пострадал. Или даже
умер. И теперь они не могут смотреть. Тоже мне…
Тут он увидел это.
Машина еще работала. Никто ее так и не выключил. Потом он
изучил ее слишком хорошо: скоростной гладильный автомат Хадли-Уотсона, модель
6. Длинное и неуклюжее имя. Те, кто работал здесь среди пара и воды, называли
ее короче и более удачно — «давилка».
Хантон долго смотрел на нее, и наконец с ним впервые за
четырнадцать лет службы случилось следующее: он отвернулся, поднес руку ко рту
и его вырвало.
— Тебе нельзя много есть, — сказал Джексон.
Женщины зашли внутрь, ели и болтали, пока Джон Хантон и Марк
Джексон сидели на лавочке возле кафе-автомата. Хантон на такое заявление только
усмехнулся: он в этот момент как-то не думал о еде.
— Сегодня еще один случай, — сказал он, — очень скверный.
— Дорожное происшествие?
— Нет. Травма на производстве.
— Нарушили технику безопасности?
Хантон ответил не сразу. Лицо его невольно скривилось. Он
взял банку пива из стоящей между ними сумки, откупорил и отхлебнул разом
половину.
— Я уверен, что ваши умники в колледже ничего не знают об
автоматических прачечных.
Джексон фыркнул.
— Кое-что знаем. Я сам как-то летом работал на такой.
— Тогда ты знаешь то, что называется скоростной гладильной
машиной?
Джексон кивнул.
— Конечно. Туда суют все, что надо разгладить. Такая
большая, длинная.
— Вот-вот, — сказал Хантон. — В нее попала женщина по имени
Адель Фроули. В прачечной.
Джексон выглядел озадаченным.
— Но… этого не может быть, Джонни. Там же есть планка
безопасности. Если сунуть туда хотя бы руку, планка поднимется и отключит
машину. Во всяком случае, у нас было так.
Хантон кивнул.
— Так и есть. Но это случилось.
Хантон закрыл глаза и в темноте снова увидел скоростную
гладильную машину ХадлиУотсона, какой она была в то утро. Длинная прямоугольная
коробка, тридцать на шесть футов. Под загрузочным устройством проходил
брезентовый транспортер из четырех лент, который шел за планку безопасности,
чуть поднимался и затем спускался вниз. По транспортеру отжатые простыни
прокатывались между двенадцатью громадными вращающимися цилиндрами, которые и
составляли большую часть машины. Шесть сверху, шесть снизу, они сжимали белье,
словно тонкий слой ветчины между толстенными ломтями хлеба. Температура пара в
цилиндрах могла доходить до трехсот градусов. Давление на белье, поступавшее по
транспортеру, равнялось восьмистам фунтам на квадратный фут.
И миссис Фроули попала туда. Стальные цилиндры с асбестовым
покрытием были красными, как пожарные ведра, и горячий пар, выходивший из
машины, пах кровью. Кусочки ее белой блузки, голубых брюк и даже белья все еще
вылетали из машины с другого конца, большие рваные лохмотья, с жуткой аккуратностью
разглаженные. Но даже это было не самым худшим.
