Плечо тупо ныло, и в этой боли было даже что-то приятное.
Вообще ощущение радости не покидало его. Пока я здесь, решил он, не буду
терзаться по этому поводу угрызениями совести. Угрызения явятся потом, когда
придется давать объяснения в связи со случившимся в Гатлине. Но это будет
потом. Он продирался сквозь заросли и думало том, что еще никогда его чувства
не были так обострены Между тем от солнца осталась небольшая горбушка. Он вдруг
замер — его обостренные чувства уловили в окружающей реальности нечто такое, от
чего ему сразу стало не по себе. Им овладело странное беспокойство.
Он прислушался. Шелест листьев.
Он слышал его и раньше, но только сейчас сопоставил с тем,
что ветра-то не было. Что за чудеса?
Он начал встревоженно озираться, почти готовый увидеть
вылезающих из зарослей подростков в черных пасторских костюмах, улыбающихся,
поигрывающих ножами. Ничего подобного. Шелест, однако, был явственно различим.
Откуда-то слева. Он двинулся в этом направлении. Уже не было необходимости
продираться сквозь заросли, просека между рядами сама вела его куда надо. Вот и
конец просеки. Впрочем, конец ли? Впереди показался просвет. Шелест доносился
оттуда.
Он остановился, охваченный внезапным страхом. Запахи
кукурузы были здесь на редкость сильными, почти одуряющими. Нагретые за день
растения не отдавали тепло. Он впервые обнаружил, что взмок от пота и весь
оброс стебельками и паутиной. Он бы не удивился, если бы по нему ползали разные
насекомые, но никто не ползал, и это-то как раз было удивительно.
Он вглядывался в открывающийся впереди просвет — там ряды
расступились, образуя большой круг голой, судя по всему, земли. Ни москитов, ни
мух, ни чигтеров... с неожиданной грустью он вспомнил, что когда они с Вики
женихались, у них для подобной нечисти была уничтожающая характеристика: «Во
все дырки залезут». И ворон тоже не видно. Вот уж действительно странно:
кукурузная плантация — и ни одной вороны.
Последние закатные лучи позволили ему разглядеть детальнее
ближайшие посадки. Невероятно, но каждый стебель, каждый лист был безупречен.
Ни одного пораженного болезнью участка, ни изъеденного листика, ни гусеничной
кладки, ни...
Он не верил глазам своим.
Ну и ну здесь же и в помине нет сорняков!
Каждый стебель высотой в полметра рос в горделивом
одиночестве. Ни разрыв-травы, ни дурмана, ни вьюнков, ни «ведьминых косм».
Абсолютная стерильность.
Берт таращился в изумлении. Тем временем стадо облаков
откочевало на новое место. Догорал закат, добавляя в разлитое на горизонте
золото румян и охры. Быстро сгущались сумерки. Надо было сделать еще десяток
шагов, отделявших его от загадочного островка посреди бескрайнего моря
кукурузы. Не сюда ли тянуло его с самого начала? Думал, что движется к шоссе, а
ноги несли в это странное место.
С замирающим сердцем дошел он до конца просеки и
остановился. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть все в подробностях.
Крик застрял у него в горле, и в легких не хватало воздуха его вытолкнуть.
Колени стали подгибаться, на лбу выступила испарина.
— Вики, — произнес он одними губами. — О Боже, Вики...
Ее распяли на крестовине, прикрутили запястье и лодыжки
колючей проволокой, что продается по семьдесят центов за ярд в любом магазине
штата Небраска. В пустые глазницы натолкали «шелк» — желтоватые кукурузные
пестики. Кричащий рот заткнули обертками молодых початков.
Слева от нее висел на кресте скелет в совершенно ветхом
стихаре. Бывший священник баптистской церкви Благоволения, казалось, ухмылялся,
глядя на Берта, словно говорил с издевкой: «Это даже хорошо, когда тебя
приносит в жертву на кукурузном поле толпа язычников, эти юные дьяволята...»
Еще левее висел второй скелет в сгнившей голубой униформе.
Глазницы прикрывала фуражка с характерным зеленым знаком: ШЕФ ПОЛИЦИИ.
Тут-то Берт и услышал шаги — не детей, кого-то огромного,
продирающегося через заросли. Не детей, нет. Дети не осмелились бы войти в
кукурузное царство ночью. Для них это место было священно, ночью здесь вступал
в свои права Тот, Кто Обходит Ряды.
Берт рванулся было назад, но просека, которая привела его
сюда, исчезла. Ряды сомкнулись. А шаги все ближе, с хрустом раздвигались
стебли, уже слышалось могучее дыхание. Берта охватил мистический ужас:
надвигалось неотвратимое. Гигантская тень накрыла все вокруг.
...ближе...
Тот, Кто Обходит Ряды.
И Берт увидел: красные глаза-плошки... зеленый силуэт в
полнеба...
И почувствовал запах кукурузных оберток...
И тогда он начал кричать. Пока было чем.
Немного погодя взошла спелая луна как напоминание о будущем
урожае.
Кукурузные дети собрались днем на лужайке перед четырьмя
распятиями. Два голых остова и два еще недавно живых тела, которые со временем
тоже превратятся в голые остовы. Здесь, в сердце Небраски, на крохотном
островке в безбрежном океане кукурузы, единственной реальностью было время
Знайте, этой ночью явился мне во сне Господь и открыл мне
глаза.
Священный трепет охватил толпу. Все повернулись к
говорившему. Исааку было всего девять, но после того, как год назад кукуруза
забрала Давида, Исаак стал Верховным Смотрителем. В день, когда Давиду
исполнилось девятнадцать, он дождался сумерек и навсегда исчез в зарослях.
Лицо Исаака было торжественным под полями черной шляпы. Он
продолжал:
— Во сне я увидел тень, обходившую ряды, это был Господь, и
он обратился ко мне со словами, с которыми когда-то обращался к нашим старшим
братьям. Он недоволен нашей последней жертвой.
Толпа содрогнулась и выдохнула как один человек. Многие с
тревогой озирались на обступившую их со всех сторон зеленую стену кукурузы.
— И сказал Господь: «Разве я не дал вам место для закланий,
что же приносите жертвы в других местах? Или забыли, кто даровал вам радость
искупления? Этот же пришелец совершил святотатство в моих рядах, и я сам принес
его в жертву. Точно так же я поступил когда-то с офицером в голубой форме и с
фарисеем священником».
— Офицер в голубой форме... фарисей священник, — шепотом
повторяли в толпе, испуганно опуская глаза.
«Отныне Возраст Искупления вместо девятнадцати плодоношений
будет равен восемнадцати, — с жесткостью повторял Исаак реченное Господом. —
Плодитесь и размножайтесь, как кукурузное семя, и пребудет милость моя с вами
вовек.»
Исаак замолчал.
Все головы повернулись к Малахии и Иосифу — этим двоим уже
исполнилось восемнадцать. И в городе, наверно, наберется два десятка.
