Да… В общем, он умер в первое лето после рождения Шерли. Я
уложил его, помнится, в кровать, и он с ходу начал плакать. В тот раз я даже
разобрал, что он там лепечет сквозь слезы. Он показывал пальчиком на чулан и
приговаривал: «Бука, папа… Бука»
Я выключил ночник и, придя в нашу спальню, спросил у Риты,
зачем она научила ребенка этому слову. Она сказала, что не учила. «Врешь,
дрянь», — сказал я. Хотел даже устроить ей легкую выволочку, но сдержался.
Лето тогда выдалось тяжелое, понимаете. Никак не мог найти
себе работу, и вот нашел: грузить на складе ящики с пепси-колой. Дома валился
от усталости. А тут еще Шерли по ночам орет и Рита ее без конца укачивает. Я
был готов выкинуть их обеих в окно, честное слово. Дети иногда могут до того
допечь, так бы, кажется, своими руками и задушил.
В ту ночь Денни разбудил меня в три, как по часам. Я
поплелся в уборную, можно сказать, с закрытыми глазами, а Рита мне в догонку:
«Ты не подойдешь к нему?» Сама, говорю, подойдешь. Ну и завалился снова в
постель. Уже совсем засыпал, когда она подняла истошный крик.
Я встал и пошел в другую спальню. Малыш лежал на спине,
мертвый. В лице ни кровинки, глаза открыты. Это было самое страшное: открытые
остекленевшие глаза. Помните фотографии убитых детей во Вьетнаме? Вот такие
глаза. У американского ребенка не должно быть таких глаз. Он лежал на спине в
подгузнике и клеенчатых трусах — последние две недели он стал опять мочиться. В
общем, жуть. Такой был чудный парень…
Биллингс помотал головой, на губах появилась уже знакомая
вымученная улыбка.
— Рита вопила как резаная. Она хотела взять его на руки и
покачать, но я не позволил. Полицейские не любят, когда прикасаются к
вещественным доказательствам. Я это точно знаю…
— Вы тогда догадывались, что это Бука? — мягко перебил его
доктор Харпер.
— Нет, что вы. Гораздо позже. Но я обратил внимание на одну
деталь. Тогда она не показалась мне какой-то особенной, но в память запала.
— Что же?
— Дверь в чулан была приоткрыта. На одну ладонь. А я ее сам
закрывал, это я отлично помнил. У нас там стояли пакеты с порошком для сухой
чистки. Сунет ребенок голову в такой пакет, и хлоп — асфиксия. Слыхали о таких
случаях?
— Да. Что было дальше?
Биллингс передернул плечами.
— Похоронили, что. — Он с тоской поглядел на свои руки,
которым пришлось бросать горсть земли на три детских гробика.
— Медицинское освидетельствование проводили?
— А то как же. — В глазах Биллингса блеснула издевка. —
Деревенский олух со стетоскопом и черным саквояжем, а в черном саквояже —
мятные карамельки и диплом ветеринарной школы. Сказать, какой он поставил
диагноз? «Младенческая смерть»! Залудил, а? Это про двухгодовалого ребенка!
— О младенческой смерти обычно говорят применительно к
первому году, — осторожно заметил доктор Харпер, — но иногда, за неимением
лучшего термина, врачи употребляют его…
— Чушь собачья! — Биллингс словно выплюнул эти два слова.
Доктор разжег погасшую трубку.
— Через месяц после похорон мы перенесли Шерли в комнату
Денни. Рита стояла на смерть, но последнее слово было за мной. Далось оно мне
нелегко, можете мне поверить. Мне нравилось, что малышка при нас. Но над детьми
нельзя дрожать, так их только испортишь. Когда моя мать брала меня с собой на
пляж, она себе голос срывала от крика: «Не заходи в воду! Осторожно, там
водоросли! Ты только-что поел! Не ныряй!» Акулами меня пугала, дальше уж ехать
некуда. И что же? Теперь я к воде близко не подойду. Ей-богу. У меня при одном
ее виде ногу судорогой сводит. Когда Денни еше был жив, Рита меня достала:
свози их в Сэвин Рок. Так вот, меня там чуть не стошнило. Короче, в этих делах
я кое-что смыслю. Над детьми нельзя дрожать. И самим тоже нельзя раскисать. Жизнь
продолжается. Так что Шерли сразу переехала в кроватку Денни. Только матрас мы
выбросили на свалку — сами понимаете, микробы, то-се.
Год проходит. Укладываю я Шерли спать, а она вдруг
устраивает настоящий концерт. «Бука, — кричит, — Бука!»
Я аж вздрогнул. Прямо как Денни. Тут в памяти и всплыла
приоткратая дверь в чулан. Сразу захотелось унести Шерли в нашу спальню.
— Даже так?
— Нет, «захотелось» — это, конечно, громко сказано. — взгляд
Биллингса снова упал на руки, и сразу щека задергалась. — Не мог же я признать
перед Ритой, что оказался неправ. Я обязан был проявит силу воли. Вот она
бесхарактерная… запросто легла со мной в постель, когда браком еще и не пахло.
Харпер не удержался:
— А если взглянуть иначе: что это вы запросто легли с ней в постель
задолго до женитьбы?
Биллингс оставил в покое свои руки и повернулся к доктору.
— Умника из себя строите?
— Вовсе нет.
— Тогда не мешайте мне рассказывать по-моему, — огрызнулся
Биллингс. — Я пришел облегчить душу. Вспомнить, как все было. Если вы ждали,
что я здесь начну расписывать всякие постельные подробности, то вы сильно
просчитались. У нас с Ритой был здоровый секс, никаких там грязных извращений.
Я знаю, некоторые заводятся, рассказывая про всякое такое, но я не из их числа,
понятно?
— О'кей, — примирительным тоном сказал доктор.
— О'кей, — в тоне Биллингса был вызов, но не было
уверенности. Казалось, он потерял нить разговора и только беспокойно поглядывал
на плотно прикрытую дверь чулана.
— Открыть? — спросил Харпер, проследив его взгляд.
— Нет! — вскинулся Биллингс и позвлил себе нервный смешок. —
Что я, галош не видел?
Он помолчал.
— Шерли тоже стала жертвой Буки. — Биллингс потер лоб,
словно помагая себе воскресить детали. — Не прошло и месяца. Но перед этим
кое-что случилось. Однажды ночью я услышал шум, а затем ее крик. В холле горел
свет, и я быстро добежал до соседней спальни. Я распахнул дверь и увидел… она
сидела в кроватке, вся в слезах, а в затемненном пространстве перед чуланом…
что-то двигалось… шлепало по мокрому…
— Дверь была открыта?
— Немного. На ладонь. — Биллингс облизнул губы. — Шерли
кричала: «Бука, Бука!» И еще что-то, вроде «уан». Прибежала Рита: «Что
стряслось?» «Испугалась, — говорю, — теней от веток на потолке».
— Вы сказали «уан»?
— А что?
— Может быть, она хотела сказать «чулан»?
— Может быть. А может, и нет, — он перешел на шепот и как-то
странно покосился на дверь.
