– Я люблю тебя, Франческа. Я знал, что ты вернешься.
Флейм, наблюдая за ними, видела в глазах Роджера Сирамор-Форбса обожание. Слезы невольно потекли по щекам, она торопливо вытерла их. Оуэн, успокоившись после первых минут встречи, вдруг облизал пересохшие губы. Ему никогда не приходилось иметь дело с умственно отсталыми людьми, и он надеялся, что не совершит никакой ошибки. Ему надо подружиться с Роджером.
– Я не хотела уезжать и оставлять тебя. Ты понимаешь, правда? – взволнованно спросила Франческа.
Роджер закивал.
– Да. Я слышал. Он заставил тебя уехать. Ненавижу его.
Франческа покачала головой, лицо ее стало серьезным.
– Нет. Ты не должен ненавидеть Малколма. Ненавидеть плохо!
Роджер затрясся еще сильнее, его глаза наполнились настоящим страхом.
– Франческа! Я сделал что-то плохое?
Франческа покачала головой, взяла его большие дрожащие руки в свои.
– Нет, Роджер. Ты ничего плохого не сделал. Я люблю тебя. И всегда буду любить.
Роджер снова улыбнулся. Радость преобразила его лицо.
– Люблю Франческу.
Франческа кивнула. Сердце ее переполнилось любовью.
– Я знаю. Я хочу, чтобы ты познакомился… – Она ласково потянула его за руку к своему семейству. Он пошел за ней как послушный ребенок. – Ты помнишь моего другого ребенка?
– Не Джастина?
– Не Джастина. Маленького, которого я забрала с собой. Помнишь?
– Помню, – сказал Роджер и, робея, уткнул подбородок себе в грудь, когда девушка с волосами Джессики улыбнулась ему.
– Ну так вот он. Ребенок вырос. Это моя Флейм.
Роджер поднял испуганные глаза, а Флейм, не задумываясь, заговорила:
– Привет, дядя Роджер. Я тоже тебя люблю.
– Любишь?
– Да, мама мне все про тебя рассказала. Мне так хотелось познакомиться с тобой. И вот я приехала.
У Роджера открылся рот. Никто никогда не приезжал именно к нему!
Франческа благодарно сжала руку дочери и повернулась к Оуэну.
– А этот мужчина, Роджер, мой муж. Его зовут Оуэн.
Роджер нахмурился.
– Муж означает Малколм.
– На этот раз нет, Роджер, – покачала головой Франческа. – Когда муж умирает, его жена становится свободной и может найти себе другого мужа. Понимаешь?
Роджер уставился на Оуэна.
– Муж плохо, – упорствовал он.
– Нет, Роджер, Малколм был плохим… мужем, я имею в виду, плохим мужем для меня. Оуэн муж хороший.
Оуэн понимал, что Роджер все еще смотрит на него с беспокойством, и улыбнулся.
– Роджер, я не хочу ничего плохого Франческе. Я хочу, чтобы она была счастливой. Я хочу защищать ее.
Роджер нахмурился.
– Защищать? – задумчиво произнес он. Потом кивнул. – Да. Защити ее. Хорошо. – Он улыбнулся.
Оуэн ощутил, как потеплело у него на сердце.
– Защити Джастина, – сказал Роджер, не заметив, как все напряглись при упоминании этого имени. – Я знал, ты хотела, чтобы я присматривал за ним. Я так и делал.
– Ты присматривал за Джастином ради меня? – повторила Франческа. – О Роджер, ты еще лучше… ты такой хороший. Спасибо. Спасибо. – Она поцеловала его в глаза, как раньше, а когда он снова открыл их, потерла тыльной стороной ладони его руки свою щеку. Так она делала раньше, когда случалось что-то особенное. И Роджер вспомнил.
– Рисунок, – сказал он и потащил ее, не соизмеряя свою силу: Франческа чуть не упала.
– Роджер, погоди, не так быстро, – улыбнулась Франческа, он так старался ей угодить!..
Они вошли в холл. Старинные часы тикали в том же углу, тот же комплект оружия тускло блестел в неярком свете. Оуэн и Флейм шли за ними по пятам, а Роджер вел их вверх по ступенькам, крепко держа Франческу за руку. На полпути она вдруг остановилась, Роджер удивленно повернулся и проследил за ее взглядом. На стене висел ее рисунок. Роджер закивал.
– Да, сегодня утром здесь. Забыл.
На портрете Роджер восседал на коне-качалке, солнечные лучи падали прямо на него через окно. Милая, невинная, потрясающе наивная простота рисунка завораживала.
– Мама, это твой шедевр! – ахнула Флейм.
Роджер нетерпеливо тащил ее вверх.
– Картинка, – сказал он.
Она поняла, куда они идут. В пристройку. Роджер распахнул дверь угловой комнаты. Повсюду валялись странные предметы. Пузырек из-под духов, запах которых уже давно испарился. Пожелтевшие, в трещинах туфли. Старая расческа с несколькими темными волосками между зубьев. Хрустальные бусы, давно забытые…
– Роджер, это же… это же мои вещи. Все… – прошептала она.
Флейм ощутила комок в горле. Какое поклонение… Сердце сжалось, как пальцы в кулак, она тихо вскрикнула. Все посмотрели сперва на нее, а потом на стену, туда, куда она смотрела… Это была Франческа. Она сидела на полу, вполоборота. Чья-то рука гладила ее по щеке. Рисунок был неумелый, но для самого автора, видимо, истинный шедевр! Он светился любовью, несмотря на ошибки рисовальщика, изобразившего непропорционально длинную ногу и большую голову. Тепло, нежность и поклонение были в этом бесхитростном жесте – короткая толстая рука касалась девичьей щеки. Щеки Франчески касалась рука Роджера…
Франческа направилась к картине, не чувствуя под собой ног.
– Роджер, – выдохнула она. – Мы никогда… я никогда не учила тебя рисовать красками, у тебя их не было.
– Да. А я взял твои. Я вспомнил, как ты делала. Я хотел, чтобы ты была здесь.
– И поэтому ты ее нарисовал?! – шепотом потрясенно произнесла Флейм.
Джастин, сидевший внизу в гостиной, налил себе еще бренди. Потом уставился в открытые окна.
Он видел, как они приехали, как вошли в холл. Он внутренне собрался и был готов. И ради чего? Они даже не позвали его, не произнесли его имя!
Джастин бросился в кожаное кресло с высокой спинкой, в котором чувствовал себя в полной безопасности, и вытянул перед собой ноги. На ковре остались вмятины от каблуков его ботинок. На его ковре. Все в этом доме его. Не Роджера. Не дорогой матушки. Не мультимиллионера, за которого она вышла замуж.
Джастин еще отпил из большой рюмки. Он решил держаться с матерью как сын, которого она потеряла навсегда. Пусть почувствует себя виноватой за то, что оставила его. Он готов исполнить эту роль. Он готов ее обнять. Поцеловать. Пустить слезу, если надо. А они суетятся вокруг Роджера! Смешно.
Джастин чувствовал, как в груди начинает булькать смех. Он закрыл глаза и стиснул рюмку в руке. Почему они не идут к нему? Ну хотя бы просто чтобы высмеять его или чего-то потребовать. Сказать, что он ублюдок. Все что угодно. Ожидание просто невыносимо! Ну хотя бы раз в жизни мать поставила его на первое место!
