Когда скифы вереницей подъезжали к торговому двору, Спитамен остановил Будакена, указав на двух вооруженных согдов, удерживавших рвавшегося и громко стонавшего человека. Лицо его было залито кровью. Сквозь нос была продета кость и к ней привязан конец веревки. Руки были скручены за спиной. При каждом движении веревки он вскрикивал.
– Наверное, большой преступник? – спросил Будакен.
– Левша-Шеппе! Из-за тебя погибаю, спаси меня! – кричал человек.
– Кукей-чулочник! Что с тобой сделали? – воскликнул Спитамен.
Он бросился вперед, стал наотмашь бить плетью, и оба согда, державшие Кукея, отбежали. Спитамен спрыгнул с коня, ножом перерезал веревки.
– Не выдергивай кости из носа, – стонал Кукей. – Кровь опять польется! – Кукей вцепился в повод коня Спитамена. – Теперь я не уйду от тебя, я буду с вами, иначе меня казнят!
– Кукей, хотя ты теперь и без носа, но можно жить и без этого – подумаешь, какое горе! – успокаивали скифы Кукея. – Ты будешь с нами, и никто тебя не тронет! – И они под руки увели плачущего Кукея внутрь двора.
«Я люблю тебя, милая!..»
Когда гости из сакских степей ушли, Рокшанек вернулась обратно в большую комнату. Прижав ладони к вискам, она вздрагивала и покачивалась, готовая упасть.
Все женщины, сидя тесным кольцом, щебетали, обмениваясь своими наблюдениями:
– Этот толстый скиф совсем не умеет себя держать как князь – размахивает руками и скребет за ухом.
– Но у него лошадей больше, чем жителей в нашем городе!
– Как замечательно ходила наша Рокшанек – совсем как царица! Она рождена стать царицей!..
– Если бы Рокшанек вышла за этого князя замуж, она бы стала царицей всех скифов и носила бы красную царскую одежду с золотой бахромой.
Рокшанек простонала:
– Перестаньте кудахтать! Разве вы не видите, что я умираю!
Княгиня-мать и другие женщины вскочили, испуганные, и подхватили княжну.
– Что с тобой, милая? – шептала мать. – Этот молодой скиф смотрел очень злобно; не испортил ли тебя его дурной глаз? Может быть, то ожерелье, которое подарил тебе «полтора человека», было заговоренное и принесло тебе болезнь? Ведь скифы не любят нас, согдов.
Но Рокшанек нетерпеливо отмахивалась тонкой рукой, и браслеты раздраженно звенели.
– Нет, нет! Совсем не то!
– Так что же? Скажи, моя душа!
– Ничего вы не видите и не понимаете: от этих диких людей пахло так ужасно, как от табуна диких лошадей!
Все женщины переглянулись и всплеснули руками:
– Вот это настоящая княжна! Как она страдает от того, чего мы даже и не заметили! Но они уже ушли, почему же ты страдаешь?
– Разве вы не чувствуете, что после них в доме осталось невыносимо кислое облако? Дайте мускуса и розовой воды! Сделайте же что-нибудь, а то я задохнусь!
Все забегали. Принесли жаровню с горячими углями. Закурились голубые дымки от тлеющих ароматных корешков. Мать с молитвой бросала на угли сушеные стебли васильков и порошок шафрана. Служанки обрызгивали комнату розовой водой. Все бережно перевели Рокшанек в ее комнату и уложили на мягких подушках. Она стонала, закатывая глаза. Маленькая эфиопка обмахивала ее опахалом. Даже любимая ящерица раздражала Рокшанек, и ящерицу унесли.
Княгиня выслала всех женщин и тихонько ушла, оставив на ковре около Рокшанек блюдо с виноградом и медовым печеньем. Эфиопка заперла за княгиней дверь на задвижку и вернулась к Рокшанек.
– Все ли ушли? – простонала девушка. – Как они меня мучают женихами, гостями и заботами! Ты будешь сидеть у двери и слушать. Если постучат, скажи, что княжна очень больна и не позволяет ее беспокоить.
Эфиопка со страхом взглянула на больную и скрылась за ковровой занавеской на двери.
Тогда Рокшанек вскочила и бесшумно, как кошка, прошла по комнате. Из-под ковра она вытащила сверток, сняла со стены маленький кинжал и засунула его за шелковый пояс, по приставной лестнице легко поднялась к потолку и сквозь квадрат, светившийся синим небом и звездами, вышла на крышу.
Город гудел тихим ропотом теплой засыпающей ночи. Певуче перекликались ручные перепела. Издалека неслись затейливые переливы песни, сменяясь мягким перебором струн. С полей прилетали взрывы мрачных воплей подбиравшихся к домам шакалов и разом обрывались.
При сиянии больших оранжевых звезд голубое платье Рокшанек светилось в темноте. Она подошла к краю крыши и смотрела вдаль, на рассыпанные по равнине потухающие огоньки домов. За ними в небе четко вырисовывались угловатые линии горных хребтов.
Она взглянула вниз, в сад, где темнели гранатовые кусты и тянулись ряды молодых персиковых деревьев.
В кустах засвистел кузнечик. Рокшанек развернула сверток и осторожно спустила с крыши шелковую лестницу, зацепив ее за деревянный выступ стены. Неясная тень проскользнула на крышу и, как дуновение ветра, приблизилась к Рокшанек.
– Это я, Фирак, раненный стрелой из лука бровей твоих! Три дня и три ночи я умирал в страданиях, не видя на стене твоего красного покрывала. Теперь я здесь, милая! Я пришел по твоему зову и готов умереть для тебя.
Трепетная рука коснулась плеча Рокшанек, и ее ожерелье зазвенело.
– Иди сюда, Фирак. Мы останемся здесь под алмазными звездами, и ты будешь мне много говорить. Сегодня я хочу слушать тебя… Говори мне про далекие страны. Я хочу увидеть шумные города, синие моря с краснокрылыми кораблями…
– Я не князь, – шептал юноша, – у меня нет богатств, я только бедный певец, но я умею петь, и люди любят слушать мои песни. Эти песни прокормят и меня и тебя. Бежим отсюда, уедем в далекую страну. Там я буду петь про твои лучистые глаза, про твою нежную тень, про звон твоих браслетов, когда ты идешь, легкая, как пантера. Люди будут бросать мне тяжелые серебряные монеты и блестящие золотые дарики.
[96]
– Я не могу бежать с тобой. Я не могу идти по пыльной дороге, одетая в рубище нищей. Но я не хочу жить и без твоих песен. Отец сказал, что отвезет меня в Мараканду, где новый царь царей ищет невесту. Он говорит, что если я буду умна и хитра, то сумею стать царицей Персии. Ты знаешь, как строг мой отец, и, если я не исполню его воли, он прикажет бросить меня в Башню молчания.
[97]
Так жить я больше не могу… Но что это? Концы моих пальцев чувствуют у тебя на глазах слезы. Ты не огорчайся, я не забуду о тебе и возьму тебя с собой; ты будешь петь при княжеском дворе, и, когда я позову тебя, ты будешь петь песни о райских садах, к которым стремятся и не могут дойти караваны…
