— Это только способ забыться, — тихо возразил тот.
— В таком случае я предпочитаю забыться… Издыхать так издыхать, но, по-моему, лучше издохнуть от любви, чем от скуки!
Они рассмеялись: им вспомнились их былые споры на школьной скамье. Валаньоск вяло заговорил о пошлости жизни. Он несколько рисовался бездельем и пустотой своего существования. Да, завтра в министерстве он будет скучать так же, как скучал накануне; за три года ему прибавили шестьсот франков — теперь он получает три тысячи шестьсот, а этих денег не может хватить и на мало-мальски сносные сигары; положение становится все нелепее, и если он не кончает с собой, так только из лени и во избежание лишних хлопот. Когда Муре спросил о его браке с мадемуазель де Бов, он ответил, что невзирая на упрямство тетки, которая никак не желает умирать, дело решено окончательно; во всяком случае, он так думает, потому что родители дали согласие, сам же он делает вид, что все зависит от них. Зачем хотеть или не хотеть, раз никогда не выходит так, как хочешь? Он привел в пример своего будущего тестя, который рассчитывал найти в лице г-жи Гибаль томную блондинку, мимолетный каприз, а она вот уже сколько времени погоняет его, как старую клячу, из которой выжимают последние силы. Все тут считают, что граф поехал в Сен-Ло на ревизию конного завода, а на самом деле она разоряет его в домике, который он нанял для нее в Версале.
— Он счастливее тебя, — сказал Муре, вставая.
— Счастливее? Еще бы! — согласился Валаньоск. — Пожалуй, только порок и может чуточку развлечь.
Муре пришел в себя. Он думал, как бы ускользнуть, но так, чтобы его уход не носил характера бегства. Поэтому он решил выпить чашку чая и вернулся в гостиную, оживленно болтая с приятелем. Барон Гартман спросил его, хорошо ли наконец сидит манто. Ничуть не смущаясь, Муре ответил, что отрекается от него. Раздались восклицания. Г-жа Марти поспешила налить ему чаю, а г-жа де Бов стала бранить магазин, говоря, что платье там всегда обуживают. Наконец Муре очутился рядом с Бутмоном, который сидел все на том же месте. Никто не обращал на них внимания. На тревожный вопрос Бутмона о том, какая его ждет судьба. Муре, не дожидаясь, когда они выйдут на улицу, ответил, что дирекция решила отказаться от его услуг. После каждой фразы Муре отпивал глоток чая. Он безмерно возмущен, говорил он Бутмону. О, вышла целая ссора, после которой он никак не может успокоиться; он был так взбешен, что даже покинул заседание. Но что делать! Не может же он порвать с этими господами из-за разногласий о служащих. Бутмон сильно побледнел, но ему не оставалось ничего другого, как поблагодарить Муре.
— Что за ужасное манто, — заметила г-жа Марти. — Анриетта никак с ним не справится.
И действительно, продолжительное отсутствие хозяйки уже начинало всех стеснять. Но в эту минуту она наконец появилась.
— Вы тоже от него отрекаетесь? — весело воскликнула г-жа де Бов.
— Как это?
— Господин Муре нам сказал, что вы никак не можете с ним сладить.
Анриетта постаралась выразить величайшее удивление:
— Господин Муре пошутил. Манто будет сидеть превосходно.
Она улыбалась и с виду была совершенно спокойна. Она, видимо, смочила веки водой: они были опять свежи, без малейшего следа красноты. Еще вся трепеща и истекая в душе кровью, она мужественно скрывала свои страдания под маской светской любезности и с привычной улыбкой принялась угощать Валаньоска сандвичами. И только барон, хорошо ее знавший, заметил легкое подергивание губ и мрачный огонек, еще не погасший в глубине ее глаз. Он угадал, что за сцена произошла в спальне.
— Что ж, о вкусах не спорят, — говорила графиня де Бов, беря сандвич. — Я знаю женщин, которые даже простую ленту покупают только в «Лувре», а другие признают только «Боа-Марше»… По-видимому, это зависит от темперамента.
— «Бон-Марше» уж очень провинциален, — вставила г-жа Марти, — а в «Лувре» такая толкотня!
Дамы опять заговорили о больших магазинах. Муре пришлось высказать свое мнение; снова оказавшись в окружении дам, он принял тон беспристрастного судьи. «Бон-Марше» — прекрасная фирма, очень почтенная и солидная, зато у «Лувра» клиентура, конечно, элегантнее.
— Короче говоря, вы предпочитаете «Дамское счастье», — сказал, улыбнувшись, барон.
— Да, — спокойно отвечал Муре. — У нас покупательниц любят.
Все женщины согласились с этим. Совершенно верно, в «Дамском счастье» чувствуешь себя, как в приятном обществе, ощущаешь бесконечную ласку и заботу, разлитое в воздухе обожание, это и привлекает даже самых неприступных. Огромный успех магазина коренится именно в этом галантном обольщении.
— Кстати, как моя протеже? — спросила Анриетта, чтобы Подчеркнуть свое свободомыслие. — Что вы из нее сделали, господин Муре?.. Я говорю о мадемуазель де Фонтенай. — И, обращаясь к г-же Марти, добавила: — Она маркиза, милая моя; это Девушка, оставшаяся совсем без средств.
— Она подшивает образчики в тетради и зарабатывает по три франка в день, — ответил Муре, — но я надеюсь выдать ее замуж за одного из наших рассыльных.
— Ах, какой ужас! — воскликнула г-жа де Бов.
Муре взглянул на нее и невозмутимо возразил:
— Почему же ужас, сударыня? Разве не лучше выйти замуж за славного парня, работягу, чем очутиться в положении, когда тебя может подобрать на улице любой негодяй?
Валаньоск шутливо вмешался:
— Не подстрекайте, сударыня, иначе он станет уверять, что все старинные французские семьи должны заняться торговлей ситчиком.
— Для многих из них это, во всяком случае, было бы почетным концом, — возразил Муре.
Все рассмеялись: парадокс казался уж чересчур смелым. А Муре продолжал восхвалять то, что он называл аристократией труда. Щеки г-жи де Бов слегка порозовели, ее приводила в бешенство необходимость прибегать ко всякого рода ухищрениям, чтобы сводить концы с концами; зато г-жа Марти, которую мучили угрызения совести при воспоминании о бедном муже, наоборот, соглашалась с Муре. Как раз в эту минуту слуга ввел в гостиную учителя, зашедшего за женой. В лоснящемся, жалком сюртуке он казался еще более иссохшим и изможденным от непосильной работы. Он поблагодарил г-жу Дефорж за ее хлопоты в министерстве и бросил на Муре боязливый взгляд человека, встречающего воплощение того зла, которое сведет его в могилу. И он совсем опешил, когда Муре вдруг обратился к нему:
— Вы согласны, сударь, что трудом можно всего достигнуть?
— Трудом и бережливостью, — поправил учитель, вздрогнув. — Добавьте: и бережливостью, сударь.
Между тем Бутмон совсем замер в кресле. Слова Муре все еще звучали у него в ушах. Наконец он встал, подошел к Анриетте и тихо сказал ей:
— Знаете, он объявил мне — правда, в высшей степени любезно, — что меня увольняют… Но, черт подери, он в этом раскается! Я сейчас придумал название для своей фирмы: «Четыре времени года», я обоснуюсь возле Оперы!
