I
Когда часы с кукушкой пробили в столовой шесть, Шанто потерял последнюю надежду. Он с трудом поднялся с кресла у камина, где грел свои скованные подагрой ноги. Уже два часа ждал он жену, которая после пятинедельного отсутствия должна была сегодня привезти из Парижа двоюродную племянницу супругов Шанто, десятилетнюю Полину Кеню, взятую ими на воспитание.
— Ума не приложу, — проговорил Шанто, приоткрыв дверь в кухню. — Боюсь, Вероника, что с ними случилось несчастье!
Служанка, дюжая девица лет тридцати пяти, большерукая и мужеподобная, снимала в эту минуту с огня баранину, явно пережаренную. Грубые щеки девушки побледнели с досады, но она не высказывала своего недовольства.
— Хозяйка осталась в Париже, не иначе, — сухо ответила она. — А все дела, которым конца не видно, — от этого весь дом вверх дном!
— Нет, нет, — возразил Шанто. — Во вчерашней телеграмме сказано, что все формальности с девочкой окончательно улажены… Сегодня утром госпожа Шанто должна была приехать в Кан и остановиться у Давуана. В час отходит поезд, в два он прибывает в Байе, а к трем карета дядюшки Маливуара должна доставить госпожу Шанто в Арромайш, и если даже Маливуар не сразу заложил свой рыдван, она все равно могла приехать сюда около четырех, самое позднее — в половине пятого… От Арроманша до Бонвиля километров десять, не больше.
Кухарка, не сводя глаз с жаркого, слушала все эти расчеты и качала головой. После некоторого колебания Шанто прибавил:
— Сходила бы ты на угол посмотреть, Вероника!
Она взглянула на Шанто и еще больше побледнела от сдерживаемого гнева.
— Это зачем?.. Ведь Лазар уже потащился им навстречу! Чего ради еще и мне грязь месить?
— Видишь ли, — пробормотал Шанто, — я уж и за мальчика беспокоюсь… Его тоже все нет. Что там ему делать, на дороге, целый час?
Вероника замолчала и, сняв с гвоздя старую черную шаль, закутала ею голову и плечи. Когда же хозяин последовал за нею в коридор, она грубо сказала:
— Ступайте уж назад к вашему камину, не то завтра весь день будете выть от боли.
Выйдя на крыльцо, она с силой хлопнула дверью, надела свои сабо и крикнула в пространство:
— Ах ты господи боже мой! Сопливая девчонка, приехать «не успела, а уж всех в доме на ноги подняла!
Шанто успокоился. Он давно привык к выходкам Вероники, которая поступила к ним пятнадцати лет, в год женитьбы своих хозяев. Едва затих стук сабо служанки, Шанто, словно вырвавшийся из-под надзора школьник, поспешил на другой конец коридора и стал у стеклянной двери, откуда открывался вид на море. Здесь этот приземистый, румяный человечек с брюшком на минуту задумался, устремив на небо свои голубые выпуклые глаза; коротко остриженные волосы покрывали его голову, словно белоснежная ермолка. Ему только что исполнилось пятьдесят шесть лет, но частые приступы подагры состарили его раньше времени. Забыв о своих тревогах и глядя вдаль, он думал о том, как было бы хорошо, если б маленькой Полине удалось покорить сердце Вероники.
Ну, а он-то чем виноват? Когда парижский нотариус написал, что кузен Кеню, овдовевший за полгода до этого, умер и в завещании назначил Шанто опекуном своей дочери, у него не хватило духу отказаться. Оно, конечно, кузены друг друга почти не знали, семья была рассеяна по разным городам. Отец Шанто основал когда-то в Кане торговое дело — промышлял лесом, который вывозили с севера; сам-то он был южанином и раньше в качестве простого плотника исходил всю Францию вдоль и поперек; а бедняга Кеню после смерти своей матери поселился в Париже, где впоследствии один из его дядюшек передал ему во владение колбасную лавку возле самого рынка. Шанто встречался с кузеном Кеню всего раза два-три, когда болезнь вынуждала его бросать дело и ездить в Париж советоваться со знаменитыми врачами. Тем не менее Шанто и Кеню уважали друг друга. И покойник, возможно, мечтал о том, чтобы его дочка жила в здоровом приморском климате. К тому же ей в наследство достанется колбасная лавка, так что девочка никак не будет в тягость. Словом, г-жа Шанто охотно дала согласие и даже вызвалась заменить мужа, избавив его от утомительной, опасной для него поездки; она одна отправилась в Париж, сама бегала повсюду и хлопотала со свойственной ей энергией; ну, а Шанто только того и надо, чтобы жена была довольна.
Но почему же их обеих все нет и нет? Шанто посмотрел на небо, и прежние его страхи вернулись: западный ветер гнал большие, черные, как сажа, тучи; клочья их тянулись далеко над морем. Надвигалась мартовская буря, когда близко равноденствие и море в часы прилива яростно бьется о берег. Подъем воды только что начался; пока на горизонте виднелась лишь узкая полоска белой пены; широкое и сегодня особенно пустынное взморье со скалами и темными водорослями, голое пространство, покрытое лужами и пестревшее черными пятнами, навевало гнетущую тоску, которую еще усиливали сумеречные тени от бешено мчавшихся туч.
— Может статься, ветер вывернул пролетку в канаву, — пробормотал Шанто.
Его снедало желание видеть, что происходит за стенами дома. Он отворил стеклянную дверь и, как был, в матерчатых туфлях, ступил на посыпанную гравием террасу, с высоты которой он мог оглядеть селение. Редкие дождевые капли, занесенные вихрем, били ему в лицо; яростный ветер развевал полы его синей суконной куртки. Но Шанто не уходил; стоя без шапки, согнувшись и облокотясь на перила, он старался рассмотреть дорогу, проходившую внизу. Она пролегала между двумя утесами, казавшимися двумя половинами огромной скалы, которую когда-то рассекли топором, отчего и образовалась расщелина, обнажив землю на несколько метров; здесь ютились хижины Бонвиля, — штук двадцать пять — тридцать. Каждый прилив грозил смести их с этой узкой каменистой полоски и разбить о стены ущелья. Слева находилась небольшая пристань — песчаная коса, по которой рыбаки волокли с десяток лодок, подбадривая друг друга криками. В селении едва насчитывалось двести жителей; жили они морем, жили очень плохо, но цепко, с тупым упорством моллюсков держась за свою скалу. Над этими жалкими кровлями, через которые каждую зиму перекатывались волны, виднелись одни утесы; на середине склона, справа от ложбины, где вилась дорога, стояла церковь, а слева — дом Шанто. Все это и составляло Бонвиль.
— Какова погодка! — крикнул кто-то.
Подняв глаза, Шанто узнал священника, аббата Ортера, коренастого человека с внешностью крестьянина; его рыжих волос не выбелили даже прожитые им полвека. Аббат развел огород возле церкви, на кладбищенской земле, и сейчас рассматривал всходы салата, зажав между ног полы сутаны, чтобы ее не закинуло вихрем ему на голову. Шанто, стоя против ветра, не мог говорить: слова его не долетели бы до собеседника — и потому только приветственно помахал рукой.
— Правильно делают, что вытаскивают лодки на берег! — кричал ему аббат. — Часам к десяти будет потеха!
И так как порыв ветра в конце концов закинул ему подол сутаны на голову, аббат спрятался за церковью. Шанто обернулся, пригнувшись, чтобы выдержать натиск бури. Лицо его залило дождем. Он окинул взором свой изглоданный морем сад, трехэтажный кирпичный дом в пять окон, ставни которых, хоть и были закреплены, казалось, вот-вот оторвутся. Когда ветер утих, Шанто снова нагнулся и стал глядеть вниз на дорогу; но тут появилась Вероника и всплеснула руками.
