— Ну что? — спросила г-жа Шанто, тихо входя в комнату.
— Все то же… — ответил он и, рассердившись, добавил: — Беда с этим доктором… Можно двадцать раз помереть, пока его дождешься.
Двери оставались открытыми. Матье, спавший в кухне под столом, поднялся наверх по своей всегдашней привычке повсюду следовать за хозяевами. Его большие лапы ступали по паркету так мягко, словно он был в войлочных туфлях. Ему, видимо, понравилась эта ночная вылазка. Пес не понимал, что хозяева озабочены; он начал ловить собственный хвост и. уже собирался игриво броситься на постель к Полине, когда Лазар, возмущенный неуместной веселостью Матье, пихнул его ногой.
— Вон, не то я тебя задушу!.. Не видишь, что делается, дурак?
Пес сперва удивился, что его ударили, затем повел носом и, как бы поняв, в чем дело, смиренно забрался под кровать. Жестокосердие Лазара возмутило г-жу Шанто. Она не стала ждать и пошла на кухню, сухо сказав:
— Если тебе понадобится горячая вода, пожалуйста… Я вскипячу.
Лазар слышал, как она ворчала, спускаясь по лестнице: возмутительно, дошел до того, что бьет животное! Кончится тем, что он и родную мать поколотит, если она там останется. Лазар, обожавший мать, сейчас глядел ей вслед в крайнем раздражении. Он поминутно подходил к Полине. Разбитая лихорадкой, она лежала совсем без сил. В жуткой тишине слышалось только ее тяжелое, затрудненное дыхание, похожее на предсмертный хрип. Его опять охватил безумный, нелепый страх: она, наверное, задохнется, если помощь не подоспеет вовремя. Он шагал из угла в угол, беспрестанно посматривая на часы. Скоро три. Вероника еще не дошла до дома доктора. Он мысленно следовал за ней в беспросветной ночи по дороге в Арроманш: вот она обогнула дубовую рощу, теперь подходит к мостику, наверно, бегом сбежит с пригорка, это сократит путь минут на пять. В яростном нетерпении он раскрыл окно, стараясь что-нибудь разглядеть во тьме. Далеко в Бонвиле мерцал одинокий огонек; должно быть, фонарь рыбака, уходящего в море. От всего кругом веяло такой мрачной тоской, таким запустением, что казалось, жизнь здесь обречена на угасание и гибель. Он закрыл окно, раскрыл его снова и опять затворил. Он утратил всякое представление о времени и удивился, что пробило три. Теперь доктор уже велел запрягать, вот экипаж катится по дороге, пронизывая желтым оком ночную мглу. Лазар так отупел от напряженного ожидания, с глазу на глаз с больной, которая задыхалась все сильнее, что вскочил, словно спросонья, когда в четыре часа услышал шаги на лестнице.
— Наконец-то! — вскричал он.
Доктор Казэнов сейчас же велел зажечь вторую свечу, чтобы осмотреть Полину. Лазар держал одну свечу, а Вероника, растрепанная от ветра, по пояс забрызганная грязью, поднесла другую к изголовью постели. Г-жа Шанто смотрела со стороны. Больная лежала в забытьи; когда ей пришлось раскрыть рот, она застонала от боли. Окончив осмотр, доктор, осторожно уложил ее и отошел от постели; он казался гораздо спокойнее, чем когда приехал.
— Ох и напугала же меня ваша Вероника! — тихо проговорил он. — Судя по тому, что она мне наплела, я предположил отравление… Видите, я набил лекарствами все карманы.
— Это ангина, не правда ли? — спросил Лазар.
— Да, простая ангина… Пока что непосредственной опасности нет.
Г-жа Шанто с торжествующим видом развела руками, словно говоря, что она так и знала.
— Вы говорите, непосредственной опасности нет, — повторил Лазар, к которому вернулись его страхи, — но разве вы боитесь осложнений?
— Нет, — ответил после некоторого колебания доктор. — Но, знаете, когда болит горло, черт бы его драл, ни в чем нельзя быть уверенным.
Он объяснил, что сейчас не нужно делать ничего, придется подождать до завтрашнего дня и тогда, быть может, пустить кровь. Когда Лазар стал умолять его чем-нибудь облегчить страдания больной, доктор решил попробовать горчичники. Вероника принесла таз с горячей водой; доктор сам смочил горчичники и обложил ими ноги Полины, от колен до щиколоток. Но горчичники только усилили страдания; лихорадка не проходила, головная боль сделалась невыносимой. Доктор назначил смягчающее полоскание. Г-жа Шанто приготовила настойку из ежевичного листа. Но пришлось отказаться и от этого: при первой попытке пополоскать горло боль сделалась нестерпимой. Начинало светать. Было уже около шести часов, когда доктор собрался уехать.
— Я заеду часов в двенадцать, — сказал он Лазару в коридоре. — Успокойтесь, сейчас только боли сильные.
— А боль, по-вашему, это ничего? — воскликнул Лазар, которого возмущало, что существует страдание. — Страданий не должно быть!
Казэнов посмотрел на него и лишь воздел руки к небу в ответ на такое неслыханное требование.
Вернувшись в комнату Полины, Лазар послал мать и Веронику отдыхать; сам он спать не мог. В неприбранную комнату проникал рассвет, мрачная заря после ночи агонии. Прижавшись лбом к стеклу, он с тоской смотрел на серое небо. Вдруг какой-то шум заставил его обернуться. Сначала он подумал, что встала Полина, но это был забытый всеми Матьс; он вылез из-под кровати и приблизился к Полине, чья рука лежала на одеяле. Пес с такой нежностью стал лизать ее руку, что Лазар был глубоко тронут. Он подошел к Матье и, обняв его за шею, проговорил:
— Видишь, миляга, больна наша хозяйка… Но ничего! Она поправится, мы еще побегаем втроем!
Полина открыла глаза, и на ее страдальчески искаженном лице мелькнула улыбка.
Началось то тревожное существование, тот кошмар, который преследует близких у постели больного. Лазар, охваченный новой безграничной привязанностью, выгонял всех из комнаты Полины; мать и Луизу он впускал неохотно и только утром — справиться о здоровье. Доступ был разрешен одной Веронике: он чувствовал, что она относится к Полине с подлинной нежностью. В первые дни г-жа Шанто пыталась дать ему понять, что мужчине неудобно ухаживать за молоденькой девушкой. Но Лазар был возмущен: разве он не муж Полины? Кроме того, лечат же женщин врачи. Действительно, теперь они друг друга не стеснялись; страдание, а быть может, и близкая смерть не допускали никаких чувственных помыслов. Он, как брат, ухаживал за больной, поднимал ее, перекладывал, замечая лишь, как дрожит в лихорадке то самое тело, которое будило в нем раньше желание. Это было как бы продолжением здорового детства, когда их не смущала невинная нагота во время купания, когда он обращался с Полиной, как с девчонкой. Весь мир для него исчез, остались лишь забота о том, чтобы вовремя дать лекарство, и тщетное ожидание перелома; самые низшие отправления человеческого организма приобрели вдруг огромную важность, потому что от них зависели радость и горе. Ночь сменяла день. Жизнь Лазара качалась, как маятник, над черной бездной, в которую он ежеминутно боялся сорваться.
Доктор Казэнов навещал Полину каждое утро; иногда он приезжал еще раз вечером, после своего обеда. При втором посещении он решился сделать обильное кровопускание. Сначала температура упала, но вскоре вновь поднялась. Прошло еще два дня. Доктор был явно встревожен, не понимая, почему болезнь так упорно не идет на убыль. Девушке все труднее было раскрывать рот, и он не мог как следует осмотреть глотку, которая казалась ему опухшей и багровой. Наконец, когда Полина стала жаловаться на сильную, рвущую боль в области шеи, Казэнов сказал Лазару:
