Раньше он думал, что его кости раздроблены. Как выяснилось,
он ошибался. Кости были искрошены.
Со стоном, со слезами на глазах он натянул на себя одеяло.
Нет, выползать из постели нельзя. Лучше просто лежать, лучше умереть здесь,
лучше смириться с этой болью, она тоже ужасна, лучше лежать и ждать того
мгновения, когда никакая боль уже не будет беспокоить.
Около четырех часов второго дня дала о себе знать Мечта о
Воде. Он давно чувствовал сухость во рту и в горле, но теперь жажда заметно
усилилась. Язык распух. Стало больно глотать. Он вспомнил о кувшине с водой,
который Энни швырнула на пол.
Он задремал, очнулся, задремал опять.
День окончился. Наступила ночь.
Возникла необходимость помочиться. Он обернул пенис
простыней, надеясь, что из нее получится более или менее эффективный фильтр, и
помочился сквозь слой ткани в подставленные дрожащие ладони. Затем выпил то,
что сумел донести до рта, стараясь думать об этой жидкости как о воде,
прошедшей очистку, после чего облизал влажные пальцы. Вот еще один факт, о
котором он никогда никому не расскажет, даже если доживет до того дня, когда
ему представится шанс с кем-нибудь заговорить.
Теперь он думал, что она мертва. У нее очень неустойчивая
психика, а подобные люди часто кончают самоубийством. Он видел,
(«Так ярко!»)
как она лезет под сиденье «старушки Бесси», достает оттуда
револьвер, вкладывает дуло себе в рот и спускает курок. «Если Мизери умерла, я
не хочу жить. Прощай, жестокий мир!» И с этими словами заплаканная Энни
выстрелила в себя.
Он хихикнул, застонал, закричал. Ветер завыл за окном — и
никакого иного ответа.
А может, авария? Могло такое быть? О, вполне, вполне могло!
Он теперь видел ее за рулем, видел мрачное лицо, она жмет на газ, затем
(«Ни у кого из МОИХ родственников не было такого
воображения».)
отключается и съезжает с дороги. Вниз, вниз, вниз. Удар — и
взрыв, огненный шар. Она и не осознала, что умерла.
Если она умерла, то и он умрет здесь, как крыса в ловушке.
Он все еще думал, что вот-вот потеряет сознание, и тогда ему
станет легче, но беспамятство не приходило. Вместо него пришел Тридцатый Час, и
Сороковой пришел. Царица Боль и Мечта о Воде слились в одну лошадь (Забывший
Покушать уже давно остался далеко позади), и он теперь чувствовал себя как
насекомое на гладком стекле микроскопа или как червяк на крючке — бессмысленно
корчился и ждал лишь смерти.
15
Когда она вошла, он решил, что видит сон, но вскоре
реальность — или просто жестокая жизнь — вступила в свои права, и он принялся
стонать, просить и умолять, но слова не выговаривались, он проваливался в
глубокую пропасть небытия. Лишь одно он видел ясно: на ней темно-синее платье и
нелепая шляпа: именно в такого рода наряде она приносила присягу перед судом в
Денвере в его воображении.
На ее щеках играл здоровый румянец, и глаза жизнерадостно
светились. Энни Уилкс была настолько хороша собой, насколько вообще может быть
хороша собой Энни Уилкс. В мозгу Пола Шелдона пронеслась последняя отчетливая и
здравая мысль: Она похожа на вдову, которая только что потрахалась после десяти
лет полного воздержания.
В руке она держала стакан воды — большой стакан воды.
— Попейте, — произнесла она и приподняла его голову так,
чтобы он мог отхлебнуть и не поперхнуться; рука ее еще не успела согреться
после мороза. Он торопливо сделал три больших глотка, острая сухая боль обожгла
язык, вода потекла по подбородку на рубашку, и тогда она убрала стакан.
Он трясущимися руками потянулся к стакану.
— Нет, — сказала она. — Нет, Пол. Сначала понемногу, не то
вас вырвет.
Чуть погодя она снова поднесла стакан к его губам и
позволила сделать еще два глотка.
— Хорошо, — пробормотал он и слизнул каплю с губ. Ему смутно
вспомнился солоноватый вкус горячей мочи. — Капсулы… больно… пожалуйста, Энни,
пожалуйста, помогите ради Бога — мне так больно…
— Я все знаю, но сначала вы должны меня выслушать, —
возразила она и взглянула на него сурово, но в то же время по-матерински нежно.
— Мне нужно было уехать отсюда и подумать. Я думала долго и, надеюсь, придумала
то, что надо. Я не была вполне уверена; у меня иногда путается в голове. Я это
знаю. И с этим мирюсь. Именно поэтому я и не могла вспомнить, где была, когда
меня об этом много раз спрашивали. Так вот, я помолилась. Вы знаете, Пол, Бог
есть и Он слышит наши молитвы. Всегда слышит. И я помолилась Ему. Я сказала:
«Милосердный Боже, когда я вернусь домой, Пол Шелдон, возможно, будет уже
мертв». Но Бог ответил: «Он не умрет. Я сохранил его, и ты сможешь наставить
его на путь, по которому ему следует пойти».
Вместо «наставить» она сказала что-то вроде «настоять», но
Пол все равно почти не слышал ее; его взгляд был прикован к стакану с водой.
Она дала ему еще три глотка. Он шумно глотнул, как жеребец на водопое, рыгнул и
вскрикнул, когда по телу прошла судорога.
Она же тем временем продолжала добродушно смотреть на него.
— Я дам вам лекарство, и боль пройдет, но сначала вам нужно
кое-что сделать, — сказала она. — Сейчас я приду.
Энни встала и направилась к двери.
— Нет! — закричал он.
Она не отреагировала. Он остался лежать в коконе боли,
стараясь не стонать и не в силах сдержать стон.
16
В первое мгновение он подумал, что у него начался бред. То,
что он увидел, было слишком дико, чтобы происходить на самом деле. Энни
вернулась, неся в руках маленькую жаровню для барбекю.
— Энни, мне очень больно. — Слезы катились у него по щекам.
— Я знаю, милый. — Она поцеловала его в щеку — легко, как
будто коснувшись пером. — Уже скоро.
Она вышла, а он лежал и тупо смотрел на жаровню для барбекю;
такими обычно пользуются во дворе, а эта почему-то стоит в комнате и вызывает в
памяти образы безжалостных идолов, требующих жертвоприношений.
Разумеется, Энни и задумала совершить жертвоприношение —
потому что, когда она вошла в комнату, в одной руке у нее была рукопись
«Быстрых автомобилей», единственный в мире вещественный результат его
двухлетних трудов. В другой руке она держала коробок спичек.
17
— Нет, — сказал он и вздрогнул. Его как кислотой обожгло при
мысли, что меньше чем за сотню баксов он мог бы изготовить в Боулдере
ксерокопию рукописи. Разные люди — Брайс, обе бывшие жены, черт возьми, даже
мама — постоянно твердили, что только идиот способен не сделать на всякий
случай лишнюю копию. В «Боулдерадо» или в его нью-йоркском доме может случиться
пожар: может налететь смерч, может произойти наводнение или еще какое-нибудь
стихийное бедствие. Но он всегда отказывался по совершенно нелепой причине:
будто бы изготовление лишних копий может принести несчастье.
