Ее улыбка вернулась. Его сердце стало биться чуть ровнее.
— Я ее купила в «Старых новостях». Правда, идиотское
название для магазина? Конечно, Нэнси Дартмонгер, хозяйка, — дура. — Энни
слегка помрачнела, но он сразу увидел, что сердится она не на него; пусть
инстинкт самосохранения — это всего лишь инстинкт, но, как в последнее время
стал понимать Пол, он помогает делать поразительные открытия. Пол начинал
привыкать к смене фаз ее настроения, улавливая его изменения, словно
прислушиваясь к тиканью ненадежных часов.
— И она не только дура, она дрянь. Дартмонгер! Ей надо бы
носить фамилию Дартмонстр. Дважды разводилась, а теперь живет с буфетчиком.
Поэтому когда вы сказали «антиквариат»…
— На вид она хорошая, — перебил он. Энни помолчала и затем,
как бы извиняясь, сказала:
— Тут нет буквы «н».
— Правда?
— Вот. Видите?
Она повернула машинку так, чтобы он увидел полукруг
клавиатуры. На месте буквы «н» оказалась дырка — как дыра от выпавшего зуба, —
но все остальные клавиши были в порядке.
— Вижу.
Она опустила машинку. Он ощутил толчок и подумал, что
машинка должна весить фунтов пятьдесят. Она пришла из того времени, когда не
было сплавов и пластмассы… как и шестизначных сумм авансов за книги, книг по
мотивам фильмов, «Ю-Эс-Эй тудэй», «Энтертейнмент тунайт», когда знаменитости не
рекламировали кредитные карты или водку.
«Ройал» ухмылялся ему, суля неприятности.
— Она запросила сорок пять долларов, но потом сбавила до
сорока. Из-за буквы «н». — Энни хитро улыбнулась. Я-то не дура, казалось,
говорила эта улыбка.
Он улыбнулся в ответ. Прилив пришел. Поэтому улыбаться и
лгать было легко.
— Сбавила? Так вы не по мелочи торговались!
Энни просияла.
— Я сказала ей, что «н» — важная буква, — сообщила она.
— Здорово это вы! Чертовски здорово!
Еще одно открытие: льстить легко, стоит только начать.
Она лукаво улыбнулась, словно обещая посвятить его в
сладостную тайну.
— Я сказала ей, что буква «н» есть в фамилии моего любимого
писателя.
— Она встречается дважды в имени моей любимой сиделки.
Ее улыбка теперь сверкала во всю мощь. Невероятно, но даже
на каменных щеках вспыхнул румянец. Вот что будет, если в пасти каменного идола
из повестей Райдера Хаггарда развести огонь, подумал Пол. Разумеется, ночью.
— Вы надо мной смеетесь! — жеманно произнесла она.
— Нет, — возразил он. — Вовсе нет.
— Отлично!
На мгновение она отвернулась, но выглядела не выключенной, а
польщенной, немного взволнованной, и ей надо было собраться с мыслями.
Наверное, Пол мог бы порадоваться этой перемене, если бы не машинка, тяжелая и
твердая, как сама Энни, и такая же ущербная; она ухмылялась, обнажая дырку, и
обещала ему неприятности.
— Кресло на колесах было куда дороже, — заговорила Энни. — У
меня же нет доступа к бесплатным товарам для инвалидов, с тех пор как… — Она
осеклась, нахмурилась и кашлянула. — Но вам пора начинать садиться, так что я
ни капельки не жалею, что потратилась. А вы же не можете писать лежа?
— Нет…
— Я припасла доску… Отпилила подходящий кусок… И бумага…
Погодите…
Она, как девочка, выбежала из комнаты, оставив Пола наедине
с машинкой. Как только она повернулась к Полу спиной, его улыбка исчезла.
Выражение «Ройала» не изменилось. Позднее Пол подумал, что он с самого начала
знал, чем все это обернется. Так же как знал заранее, каким будет звук пишущей
машинки, когда она будет клацать и ухмыляться.
Энни вернулась с пачкой бумаги «Коррасабль Бонд» в
целлофановой упаковке и доской примерно три фута на четыре.
— Глядите!
Она водрузила доску на ручки кресла, которое стояло возле
кровати, как некий чопорный костлявый посетитель, пришедший навестить больного
друга. Пол уже видел собственный призрак, запертый в этом кресле доской.
Она поставила пишущую машинку на доску лицом к призраку и
положила рядом с ней пачку бумаги (Пол больше всего на свете ненавидел
«Коррасабль Бонд», так как краска смазывалась на отпечатанных страницах, когда
их сдвигали в стопке). Энни создала нечто вроде рабочего кабинета калеки.
— Ну как?
В ответ он с легкостью произнес самую большую ложь в своей
жизни:
— Выглядит очень симпатично. — А затем он задал вопрос,
ответ на который уже знал:
— Как вы думаете, что я здесь напишу?
— Да что вы, Пол! — воскликнула она, поворачиваясь к нему;
ее глаза как будто пустились в пляс от возбуждения, а щеки раскраснелись. — Я
не думаю, я знаю! На этой машинке вы напишете новый роман! Ваш лучший роман!
«Возвращение Мизери»!
24
«Возвращение Мизери». Он вообще ничего не чувствовал.
Наверное, так же ничего не должен чувствовать человек, который только что
отрезал себе кисть руки бензопилой и рассматривает теперь забавный тупой
обрубок.
— Да! — Она сияла, как прожектор. Сильные руки были сложены
на груди. — Пол, это же будет книга для меня! Ваша плата за то, что я выходила
вас и возвратила к жизни! Первый и единственный экземпляр последней книги о
Мизери! У меня будет что-то такое, чего нет ни у кого в мире и не будет, как ни
старайся! Подумайте об этом!
— Энни, Мизери умерла. — Но у него уже мелькнула невероятная
мысль: Я мог бы воскресить ее. От этой мысли он почувствовал себя усталым, но
удивления не было. В конце концов, человек, который пил воду из ведра, где
плавала половая тряпка, наверняка способен написать книгу по заказу.
— Нет, не умерла, — мечтательно сказала Энни. — Даже когда я
так… так вышла из себя и рассердилась на вас, я знала, что на самом деле она не
умерла. Я знала, что вы не могли окончательно убить ее. Потому что вы добрый.
— Разве? — спросил он и взглянул на пишущую машинку. Она
ухмылялась. Сейчас посмотрим, насколько ты добр, приятель, шептала она.
— Да!
— Энни, не знаю, смогу ли я сидеть в кресле. В прошлый раз…
— В прошлый раз было больно, не сомневаюсь. И в следующий
раз будет больно. Может быть, даже чуть больнее. Но настанет день — и довольно
скоро, хотя вам может показаться, что время тянется медленнее, чем на самом
деле, — когда будет чуть-чуть лучше. И еще чуть-чуть лучше. И еще чуть-чуть.
