— Энни, можете ответить на один вопрос?
— Конечно, дорогой мой!
— Если я напишу для вас эту повесть…
— Роман! Хороший длинный роман — как все остальные, а то и
еще длиннее!
Он прикрыл глаза, затем снова открыл их:
— Хорошо. Если я напишу для вас этот роман, вы меня
отпустите, когда он будет готов?
На мгновение по ее липу пробежало беспокойное облачко, потом
она внимательно, изучающе посмотрела на него:
— Пол, вы говорите так, как будто я удерживаю вас силой.
Он ничего не ответил, только поднял на нее глаза.
— Я думаю, к тому времени, когда вы его закончите, вы уже
будете готовы… готовы снова встречаться с людьми, — сказала она. — Это вы
хотели услышать?
— Да, я это и хотел услышать.
— Что ж, так будет честно! Я знаю, считается, что писатели —
большие эгоисты, но я никогда не считала, что они обязательно должны быть
неблагодарны!
Он продолжал смотреть на нее, и через секунду Энни отвела
глаза; она была слегка возбуждена и горела от нетерпения.
Наконец он произнес:
— Если у вас есть все книги о Мизери, они мне понадобятся,
потому что при мне нет рабочей тетради.
— Ну конечно, они у меня есть! — воскликнула она и добавила:
— Что такое рабочая тетрадь?
— Ну, такая большая тетрадь, куда можно вставлять листы. У
меня там разные материалы по Мизери. В основном имена и географические
названия, отсылки к разным эпизодам книг. Временные линии. Исторические факты…
Он видел, что она почти не слушает. Уже во второй раз она не
проявила никакого интереса к технологии литературного труда, к теме, которая
заставила бы затаить дыхание целую аудиторию людей, желающих стать писателями.
Причина, полагал он, заключалась в ее предельной непосредственности. Энни —
идеальный читатель; она любит читать, и ей глубоко безразлично, как создается
книга. Она — воплощение Постоянного Читателя, условной фигуры в беллетристике
викторианской эпохи.
[10]
Она не желает слушать об отсылках к эпизодам и
временных линиях, потому что в ее представлении Мизери и все, кто ее окружает,
совершенно реальны. Вероятно, она бы заинтересовалась, если бы он сказал, что у
него в тетради данные переписи населения селения Литтл-Данторп.
— Не сомневайтесь, книги у вас будут. Они, конечно, слегка
потрепаны, но это же только означает, что книгу любили и не раз перечитывали,
правда ведь?
— Да, — сказал он. На сей раз ему не пришлось лгать. —
Конечно, правда.
— Буду учиться переплетному делу, — мечтательно проговорила
она. — И сама переплету «Возвращение Мизери». Если не считать Библии моей
матери, у меня будет единственная по-настоящему моя книга.
— Это хорошо. — сказал он, просто чтобы что-нибудь сказать.
У него слегка заныло в животе.
— Теперь я пойду, чтобы вы могли спокойно надеть волшебную
шляпу, приносящую вам мысли, — проговорила она. — Это великолепно! Вы так не
считаете?
— Энни, я и в самом деле тоже так считаю.
— Через полчаса я принесу вам цыплячью грудку с картофельным
пюре и горошком. И даже немножко желе, раз уж вы так хорошо себя ведете. И я
позабочусь о том, чтобы вы вовремя приняли лекарство. Даже больше: перед сном,
если понадобится, вы получите лишнюю капсулу. Я хочу, чтобы вы как следует
выспались, потому что завтра вы возвращаетесь к работе. Клянусь, за работой вы
станете поправляться быстрее!
Она дошла до двери, остановилась, повернулась к нему и —
самое дикое — послала ему воздушный поцелуй.
Дверь за ней захлопнулась.
Он не хотел смотреть на пишущую машинку, и какое-то время
ему это удавалось, но его беспомощный взгляд все же упал на нее. Она стояла на
бюро и ухмылялась. Смотреть на нее — все равно что смотреть на орудие пытки:
испанский сапог, дыбу… Орудие пытки пока стоит без дела, но только пока…
Я думаю, к тому времени, когда вы его закончите, вы уже
будете готовы… готовы снова встречаться с людьми.
Ох, Энни, ты врала и себе, и мне. Я это знаю, и ты тоже
знаешь. Я это видел по твоим глазам.
Открывавшиеся перед ним ограниченные перспективы вовсе его
не радовали: шесть недель жизни, наполненных болью переломанных костей и
продолжением общения с Мизери Честейн, урожденной Кармайкл, а затем — поспешное
погребение на заднем дворе. Не исключено, что она скормит его останки свинье по
кличке Мизери — в этом будет хоть какая-то, пусть черная и жестокая, но
справедливость.
Тогда не делай этого. Выведи ее из себя. Она же — ходячая
бутыль нитроглицерина. Потряси ее. Вызови взрыв. Все лучше, чем лежать и
страдать.
Он попробовал рассматривать сплетающиеся буквы на потолке,
но слишком быстро снова перевел взгляд на пишущую машинку. А она все стояла на
бюро, безмолвная, толстая, полная слов, которые он не хотел писать, и
ухмылялась, и у нее по-прежнему недоставало одного зуба.
По-моему, приятель, ты сам в это не веришь. По-моему, ты
захочешь жить, даже если будет больно. Если ради этого тебе придется вернуть
Мизери к жизни — ты на это пойдешь. По крайней мере попытаешься. Но сначала
тебе придется иметь дело со мной… А мне не нравится твоя физиономия.
— Взаимно, — прохрипел Пол.
Он попробовал выглянуть в окно — там валил снег. Однако
очень скоро он снова уставился на пишущую машинку — с отвращением, но и с
вожделением, сам не понимая, в какой момент его настроение изменилось.
25
Пересадка в кресло оказалась менее болезненной процедурой,
чем он предполагал, и это было хорошо, так как по прежнему опыту он знал, что
потом боли будет достаточно.
Энни поставила поднос с ужином на бюро, затем подкатила кресло
вплотную к кровати. Она помогла Полу сесть, вызвав приступ тупой боли в области
поясницы; впрочем, боль быстро прошла — и наклонилась над ним, прижав его плечо
к своей шее. На долю секунды он почувствовал биение ее пульса, и его лицо
перекосила гримаса. Затем ее правая рука твердо обхватила его спину, а левая —
ягодицы.
— Постарайтесь не двигать ногами, — попросила она и попросту
столкнула его в кресло. Сделала она это так же легко, как если бы вставляла
книгу на свободное место на книжной полке. Да, у нее есть сила. Даже при
благоприятном стечении обстоятельств исход его схватки с ней был бы под
вопросом. А в своем нынешнем состоянии он мало чем отличался от восковой куклы.
