Она положила перед ним доску.
— Ну, видите, как хорошо? — осведомилась она и пошла к бюро
за подносом.
— Энни!
— Слушаю.
— Не могли бы вы повернуть машинку клавиатурой к стене?
— Зачем вам это нужно, хотела бы я знать? — нахмурилась она.
Затем, чтобы она не ухмылялась мне всю ночь.
— Мой давний предрассудок. Я всегда поворачиваю машинку к
стене, когда приступаю к книге, — ответил он и тут же оговорился:
— Точнее, каждый вечер, пока работаю над книгой.
— А-а, вроде того что ступишь на трещину на тротуаре —
сломаешь хребет маме, — закивала она. — Никогда не наступаю на трещины, если
только это возможно. — Она развернула машинку; пусть теперь та ухмыляется в
голую стену. — Так лучше?
— Намного.
— Какой же вы дурачок, — сказала она и принялась кормить
его.
26
Ему снилась Энни Уилкс при дворе какого-то арабского калифа
из сказок. Она вызывала джиннов и ифритов из старинных сосудов, а потом летала
на ковре-самолете. Когда она пролетала мимо него (волосы развевались у нее за
спиной, а взгляд был ясный и мужественный, как у стоящего на мостике капитана
ледокола), он увидел, что ковер весь бело-зеленый, как фон автомобильных
номерных знаков штата Колорадо.
Однажды, рассказывала Энни. Однажды случилось кое-что
интересное. Было это в те дни, когда дедушка моего дедушки был маленьким,
мальчиком. Эта история повествует о том, как бедный юноша. Мне рассказал об
этом человек, который. Однажды. Однажды.
27
Он проснулся оттого, что Энни растолкала его. В окно светило
утреннее солнце — снегопад закончился.
— Просыпайтесь, соня! — Энни едва не дрожала от нетерпения.
— На завтрак вам йогурт и вкусненькое вареное яичко, и — пора приступать.
Он глянул на ее взволнованное лицо, и в нем неожиданно
проснулось новое чувство — надежда. Ему снилось, что Энни Уилкс — Шахразада, ее
мускулистое тело закутано в одеяние из прозрачной ткани, на ногах у нее
розовые, расшитые золотом туфли с загнутыми носами, она летала на
ковре-самолете и нараспев выкликала заклинания, открывающие лучшие повести на
свете. Но конечно же, Шахразада — не Энни. Шахразада — это он. И если он
напишет хорошо, если она не сумеет убить его, пока он не закончил, как бы
громко ни повелевали ей сделать это ее звериные инстинкты, сколько бы ни
твердили, что она обязана это сделать…
Наверное, тогда у него есть шанс?
Он взглянул на бюро и увидел, что, прежде чем разбудить его,
Энни развернула машинку, которая ухмылялась своей щербатой ухмылкой и говорила
ему, что можно надеяться и бороться, но в конце концов всем распоряжается рок.
28
Она подкатила его к окну, и впервые за многие недели его
осветило солнце. Он ощутил, как его побелевшая кожа, на которой кое-где
появились небольшие пролежни, бормочет от удовольствия и шепчет благодарные
слова. С внутренней стороны в углах оконного стекла появилась изморозь; Пол
протянул руку и почувствовал, что от окна веет холодом. Это чувство освежило
его и напомнило прежнюю жизнь, как будто он получил весточку от старого друга.
Впервые за несколько недель — которые показались ему годами
— он видел перед собой другой пейзаж, а не неизменные голубые обои.
Триумфальную арку, страничку календаря на долгий, долгий февраль (он подумал,
что будет вспоминать лицо мальчика на санках и его вязаную шапочку всякий раз,
как наступит февраль, даже если ему суждено встретить еще пятьдесят февралей).
Он смотрел на этот новый мир с той же страстью, с какой в детстве в первый раз
смотрел кино — фильм «Бемби».
Горизонт не слишком далек, как всегда в Скалистых горах, где
обзор неизбежно закрывают вздымающиеся вверх горные склоны. Голубое утреннее
небо идеально чистое, ни облачка. Склон ближней горы покрыт зеленым лесным
ковром. Между домом и краем леса — полоса голой земли площадью акров в
семьдесят и безукоризненно белый снег, блистающий на солнце. Трудно сказать,
что там, под снегом, — возделанное поле или луг. Только одно строение на этом
фоне: аккуратный сарай. Когда она говорила о своей домашней живности или мрачно
плелась мимо окна спальни, он представлял себе ее сарай ветхим, таким, какие
рисуют в детских книжках о привидениях: покосившаяся и просевшая под тяжестью
снега деревянная крыша, пустые запыленные окна (некоторые из них заколочены
досками), двойные двери, перекосившиеся и, может быть, висящие на одной петле.
Но эта ухоженная, опрятная постройка, выкрашенная в темно-красный цвет, походила
скорее на гараж на пять машин, принадлежащий преуспевающему деревенскому
джентльмену, которому захотелось выдать его за сарай. Перед ним стоял джип
«чероки» — возможно, ему уже лет пять, но за ним явно хорошо ухаживают. Рядом
на самодельной деревянной подставке стоял бульдозерный плуг. Чтобы присоединить
плуг к джипу, Энни нужно лишь осторожно подъехать к подставке, так, чтобы крюки
на бампере оказались напротив зажимов плуга, и закрепить зажимы рычагом. Очень
полезное приспособление для женщины, которая живет одна, без соседей, кого она
могла бы попросить о помощи (разумеется, кроме этих грязных подлюг Ройдманов, а
от них Энни, даже умирая от голода, наверняка не взяла бы и свиную отбивную).
Подъездная дорожка аккуратно расчищена — подтверждение, что она действительно
пользуется данным приспособлением. Шоссе из окна не было видно.
— Я вижу, Пол, вам нравится мой сарай.
От неожиданности он обернулся. Из-за неосторожного резкого
движения проснулась боль и тут же тупо вгрызлась в остатки голеней и в соляной
купол, заменявший ему теперь левое колено, поворочалась там, заползла опять в
свое укрытие и там задремала.
Энни несла поднос с завтраком. Жидкая пища, завтрак
инвалида… но при виде нее у Пола заурчало в желудке. Когда Энни подошла ближе.
Пол увидел, что на ней белые тапочки с матерчатой подошвой.
— Да, — ответил он. — Выглядит превосходно.
Она положила доску на ручки кресла и поставила на нее
поднос. Затем пододвинула стул и села рядом с его креслом, чтобы смотреть, как
он будет есть.
— Хо-ла! Как сделаешь, так и выглядит — так говорила моя
мать. Я поддерживаю порядок, потому что, если махну на него рукой, соседи будут
гавкать. Им только дай повод на меня наброситься или слух пустить. Пристойная
внешность — это очень, очень важно. Что до сарая, то хлопот с ним немного, если
только не запускать. Самое противное — убирать снег с крыши.
Гавкать, отметил он про себя. Надо запоминать лексикон Энни
Уилкс для мемуаров — если, конечно, мне суждено когда-нибудь написать мемуары.
Еще грязный подлюга, хо-ла. Потом наверняка будут и другие.
