— Два года назад Билли Хавершем установил у меня на крыше
сарая батареи. Включаешь их, они нагреваются, и снег тает. В эту зиму им уж
недолго осталось работать. Видите, как все само тает?
Он не донес до рта ложку с куском яйца всмятку. Рука застыла
в воздухе. Он посмотрел на сарай. На крыше висели сосульки, с них капало и
капало. Сверкнув на солнце, капли попадали в узкую обледеневшую канавку для
стока воды.
— Еще нет девяти часов, а на улице сорок пять градусов!
[11]
— весело болтала Энни, а Пол представлял себе, как из-под тающего снега
показывается задний бампер его «камаро», как он блестит. — Ну, пока-то это
ненадолго, два-три похолодания еще будет, и буря еще, может, будет, но… Пол,
скоро весна! А моя мать всегда говорила: ожидание весны — это как ожидание рая.
Он опустил ложку на тарелку.
— Не хотите доедать? Уже все?
— Все, — согласился Пол: в воображении он видел, как
Ройдманы едут из Сайдвиндера в своей машине. Яркий луч бьет в глаз миссис
Ройдман, она моргает, заслоняется ладонью… Хэм, что там такое? Не надо, я не
сошла с ума, там что-то лежит! Сверкает так, что я чуть не ослепла. Давай
вернемся, я хочу посмотреть!
— Тогда я все унесу, — сказала Энни, — а вы можете начинать.
— Она тепло и ласково посмотрела на него. — Просто сказать не могу, как я этого
жду.
Она вышла, а он остался в кресле у окна; вода все так же
капала с сосулек под ??рышей сарая.
29
— Нельзя ли достать другой бумаги, не такой, как эта? —
спросил он, когда она вернулась, поставила перед ним пишущую машинку и положила
бумагу.
— Не такой, как эта? — переспросила она и хлопнула ладонью
по целлофановой обертке «Коррасабль Бонд». — Но эта самая дорогая! Я специально
спросила в писчебумажном магазине!
— А разве мама не говорила вам, что самое дорогое — еще не
значит самое лучшее?
Лицо Энни потемнело. Желание оправдаться сменилось
раздражением. Пол не сомневался, что вслед за раздражением придет ярость.
— Нет, не говорила. Зато, мистер Умник, она говорила другое:
дешево заплатишь — дешевку получишь.
Он давно обнаружил, что климат в ее душе такой же, как
весной на Среднем Западе. В ней ждет своего часа множество бурь, и если бы Пол
был фермером, который увидел на небе то, что видел он сейчас на лице Энни, то
немедленно велел бы своим домашним спуститься в погреб, чтобы переждать бурю.
Лоб ее побелел. Ноздри раздувались, как у зверя, почуявшего лесной пожар.
Ладони начали сжиматься в кулаки и разжиматься, ловя воздух и снова выпуская
его.
Он нуждался в ней и был перед нею беспомощен, поэтому понял,
что надо отступить, чтобы умиротворить ее, как племенам в повестях Хаггарда
приходилось умиротворять своих богинь и приносить им жертвы, когда те
гневались.
Но другая часть его разума, более расчетливая и менее
трусливая, говорила ему, что он не сможет сыграть роль Шахразады, если будет
бояться и идти на попятный во время вспышек ее гнева. Если отступить, она
только сильнее разъярится. Если бы у тебя не было чего-то, что ей крайне
необходимо, говорила эта разумная часть его мозга, она бы отвезла тебя в
больницу или убила бы, чтобы обезопасить себя от Ройдманов — ведь для Энни весь
мир населяют Ройдманы, в ее восприятии они следят за ней из-за каждого куста.
Мальчик мой, Поли, если ты не поставишь эту суку на место немедленно, ты уже
никогда не сможешь этого сделать.
Ее дыхание участилось, кулаки сжимались и разжимались все
быстрее, и он понимал, что мгновение спустя она одолеет его.
Собрав остатки мужества и отчаянно пытаясь изобразить в
голосе сильное, но, в сущности, незначительное раздражение, он сказал:
— Не надо. Прекратите. Если вы выйдете из себя, это ничего
не изменит.
Она застыла, словно получив пощечину, и оскорбленно
взглянула на него.
— Энни, — спокойно проговорил он, — это же ерунда.
— Это ваш трюк, — возразила она. — Вы не хотите писать мою
книгу и выдумываете отговорки, чтобы не приступать к ней. Я так и знала. Эх,
это не сработает. Это…
— Это же глупо, — подхватил он. — Разве я говорил, что не
хочу?
— Нет… Нет, но…
— Вот именно. Потому что я хочу. Сейчас покажу вам, в чем
проблема. Принесите, пожалуйста, коробку Уэбстера.
— Что принести?
— Коробочку ручек и карандашей, — пояснил он. — В газетах их
часто называют коробками Уэбстера. В честь Даниэля Уэбстера.
[12]
— Эту ложь он
выдумал только что, но она достигла желаемого результата — на лице Энни
отразилось полное замешательство; она растерялась, соприкоснувшись с миром
профессиональных понятий, о котором не имела ни малейшего представления.
Замешательство смягчило (и вытеснило) гнев. Пол видел, что Энни даже не знала
теперь, имеет ли она право сердиться.
Она принесла коробку ручек и карандашей и швырнула ее перед
ним на доску, и он подумал:
Ура! Я выиграл! Но — нет, неверно. Выиграла Мизери.
Но и это неверно. Шахразада. Шахразада выиграла.
— Ну и что? — проворчала Энни.
— Смотрите.
Он распечатал пачку «Коррасабль» и извлек один лист, затем
взял остро отточенный карандаш и провел на листе черту. Потом провел вторую,
параллельную черту шариковой ручкой. После этого он провел большим пальцем по
слегка шероховатой поверхности бумаги. Обе линии размазались в том месте, где
палец прошел по ним; карандашная линия расплылась сильнее, чем та, которую он
провел ручкой.
— Видите?
— И что?
— Краска с ленты тоже размажется, — объяснил он. — Не так
сильно, как след от карандаша, но сильнее, чем паста авторучки.
— А вы что, собираетесь тереть пальцами каждую страницу?
— Все буквы размажутся за несколько недель или даже дней,
если просто класть страницы друг на друга, а потом возвращаться к ним, — сказал
он, — а когда работаешь над рукописью, это приходится делать достаточно часто.
Постоянно надо проверять имена, даты. Энни, да что говорить, всякому, кто имеет
отношение к книжному бизнесу, известно, что редакторы терпеть не могут
рукописи, отпечатанные на «Коррасабль Бонд», почти так же, как написанные от
руки.
