Энни остановилась в дверях и оглянулась на Пола, вопящего и
извивающегося на обгоревшей и пропитанной кровью простыне. Его лицо было белым,
как лицо мертвеца.
— Теперь я стреножила тебя, — сказала она, — и винить в этом
надо тебя, а не меня.
Она удалилась.
Удалился и Пол.
23
Облако вернулось. Пол нырнул в него, и ему было безразлично,
что это облако могло в этот раз быть облаком не беспамятства, а смерти. Он
почти надеялся, что так и будет. Только… пожалуйста, чтобы не было больно. Не
надо памяти, не надо боли, не надо ужаса, не надо Энни Уилкс.
Он нырнул — нырнул в облако; сквозь пелену до него
доносились его собственные крики и запах его собственного обгорелого мяса.
Все мысли уплывали прочь, осталось только:
Богиня! Убью тебя! Богиня! Убью тебя! Богиня!
Потом пришло ничто.
Часть третья
Пол
Бесполезно. Я пыталась заснуть целых полчаса, и все впустую.
Писать здесь — своего рода наркотик. Это единственное, что я делаю с
удовольствием, и даже предвкушаю это удовольствие. Сейчас я прочла то, что
написала… И мне это показалось неплохо, читается с интересом. Я понимаю, что
для меня это читается с интересом потому, что я дополняю написанное своей
фантазией и памятью, посторонним же все эти кусочки не скажут ничего. То есть
опять суета и тщеславие. А кажется своего рода магией, волшебством… В настоящем
жить я не в силах. Я с ума схожу от настоящего.
Джон Фаулз «Коллекционер».
1
ГЛАВА 32
— Господи Иисусе, — просто ал Йе и ко вульсив о рва улся
вперед.
Джеффри удержал друга за плечо, еумолимый бой бараба ов
пульсировал у его в голове как приз ак ачи ающейся предсмерт ой горячки.
Пчелы жужжали, о и од а е садилась а их; все о и летели мимо
в сторо у поля ы, как будто их притягивал маг ит, и Джеффри с горечью подумал,
ч о э о маг и — о и
2
Пол поднял машинку и потряс ее. На доску, лежащую на ручках
кресла, упал маленький кусочек металла. Пол поднял его и осмотрел.
Буква «т». Машинка только что выплюнула букву «т».
Надо жаловаться руководству, подумал Пол. Я не просто
попрошу новую машинку, я ее, черт возьми, потребую. У нее есть деньги — я знаю,
есть. Может, они в банке, зарытой под сараем, может, замурованы в стене ее
Места для Смеха, но у нее есть бабки, и вот тебе раз, о Господи, «т», такая
частая буква…
Разумеется, он ничего не будет просить у Энни, тем более
требовать. Когда-то здесь был человек, который мог бы ее о чем-нибудь
попросить. Тот человек намного сильнее страдал от боли, и у него не было причин
цепляться за жизнь, не было даже этой паршивой книги. Тот человек попросил бы.
Невзирая на боль, у того человека достало бы сил, чтобы хоть попытаться
бороться с Энни Уилкс.
Тем человеком был он, и, наверное, сейчас ему должно быть
стыдно, но у того человека было два важнейших преимущества: у того человека
было две ступни… и два больших пальца на руках.
Пол поколебался какое-то время, затем перечитал последнюю
строчку (мысленно вставляя пропущенные буквы), после чего просто вернулся к
работе.
Лучше так.
Лучше не просить.
Лучше не дразнить.
За окном жужжали пчелы.
Был первый день лета.
3
Сами.
— Пусти! — прорычал Йен, и повернулся к Джеффри, сжав правую
руку в кулак.
Его лицо сделалось иссиня-багровым, глаза выкатились, как у
безумца, и он, казалось, совершенно не отдавал себе отчета в том, что
удерживаем его вдали ол любимой. Джеффри понял, что зрелище, открывшееся им,
когда Езекия раздвинул скрывавшие их кусты, практически довело Йена до
сумасшествия, что он, балансирует на краю обрыва, и достаточно малейшего толчка,
чтобы он окончательно сорвался в пропасть. Если это произойдет, Йен увлечет
Мизери за собой и она погибнет.
— Йен…
— Пусти, я сказал! — Гнев придал ему силы, он, рванулся
вперед, и Езекия испуганно забормотал:
— Не надо, босс, пчелы злые будут, кусать миссус будут…
Йен, казалось, не слышал; в глазах его сверилась слепая
ярость. Внезапно он лягнул Джеффри и одновременно ударил его кулаком в скулу.
Перед глазами Джеффри поплыли темные звезды.
Тем не менее он, вовремя заменил, что Езекия уже занес для
удара гоша, смертоносный мешочек с песком, привязанный кожаным ремнем к палке —
излюбленное орудие бурка для подобных дел, — и успел прошипеть:
— Нет! Я справлюсь сам!
Езекия неохотно переслал вращать гоша над головой.
Новый удар отбросил Джеффри назад, и он, почувствовал во рту
солоновато-сладкий вкус крови, сочащейся из разбитой губы. Он ни выпустил
рубашку Йена, но она, пересушенная на солнце и уже порванная в нескольких
местах, слала разрываться с грубым треском. Еще мгновение, и Йен вырвется на
свободу. Как ни удивительно, подумал Джеффри, но Йен, сейчас в той самой
рубашке, что была на нем три дня назад на обеде у барона и баронессы. С тех пор
ни у Йена, ни у остальных не было возможности переодеться. Всего три дня… но
рубашка Йена выглядела так, как будто он, носил ее по меньшей мере три года, а
самому Джеффри казалось, что после праздничного обеда прошло не меньше трех
столетий. Всего три дня, снова подумал он с глупым удивлением, а затем
окровавленный кулак Йена в очередной раз врезался в его лицо.
— Пусти меня, сволочь!
Йен продолжал ожесточенно избивать своего старинного друга,
за которого — в нормальном состоянии — ожидал бы жизнь.
— Ты хочешь убить ее, чтобы доказать свою любовь? — тихо
спросил Джеффри. — Если ты этого хочешь, тогда избей меня, я потеряю сознание,
и ты сможешь идти.
Кулак Йена замер в воздухе. В безумных глазах появилось
нечто по крайней мере похожее на понимание.
— Я должен идти к ней, — пробормотал он, как во сне. —
Извини меня, Джеффри, мне очень жаль, мне действительно жаль, не сомневаюсь, ты
понимаешь, но я должен… Ты же видишь…
Он, оглянуться еще раз, как бы желая убедиться, что его
глазам открылось нечто жуткое, и еще раз рванулся туда, на поляну, где,
привязанная к стволу эвкалипта, единственного на поляне дерева, стояла Мизери.
Руки ее были заведены за голову. На запястьях блестела вещица из вороненой
стали, накрепко соединившая ее с нижней веской эвкалипта; вещица, которая
пришлась по душе бурка после того, как они отправили барона Гайдцига в пасть
идола, отправили на страшную смерть. Наручники барона.
