И хотя Энни не поверила ему — поначалу, — она разрешила ему
вернуться к работе. Не из-за его уговоров, а из-за чувства надо.
Первое время он мог работать совсем недолго — пятнадцать
минут, может быть, полчаса, когда книга действительно этого требовала. И даже
за короткие периоды работы расплачивался страшной болью. Перемена позы вызывала
вспышку боли в искалеченной ноге: так вспыхивает на ветру ярким пламенем
тлевшая до того головня. Писать было дьявольски больно, но время писания было
не самым худшим временем; самыми худшими были один или два часа после работы,
когда в заживающей культе словно просыпался пчелиный рой и его бешеный зуд
сводил Пола с ума.
Он оказался прав, а она ошиблась. По-настоящему он, конечно,
не выздоровел — да и едва ли это было возможно в его положении, — но здоровье
его все же укреплялось и силы мало-помалу возвращались. Он чувствовал, что
горизонт его интересов чрезвычайно сузился, но был согласен заплатить эту цену
за выживание. То, что он вообще выжил, — величайшее чудо.
Он сидел перед пишущей машинкой, у которой постепенно
разрушались зубы, и размышлял о последнем периоде своей жизни, наполненном
скорее работой, нежели событиями. Да, он, вероятно, стал Шахразадой для самого
себя, точно так же, как сам недавно совладал с собой и вырвался из мира
лихорадочно пульсирующих фантастических образов. И без психиатра он понимал,
что в писании есть что-то от онанизма: пальцы мучают пишущую машинку, а не
собственную плоть, но оба процесса в значительной степени зависят от изобретательности
ума, быстроты рук и искренней преданности искусству нетривиального.
Но нет ли здесь еще какого-то, пусть самого сухого, полового
акта? Ведь когда он начинает… хотя во время работы она его и не прерывает, но
едва он заканчивает, она немедленно уносит все им написанное — под тем
предлогом, что ей надо вставить пропущенные буквы, но на самом деле (Пол теперь
хорошо знал ее, как опытный донжуан заранее знает, какое свидание приведет к
желаемому результату, а какое нет) для того, вероятно, чтобы удовлетворить свое
желание. Удовлетворить свое надо.
Сериалы. Да. Повторяется прошлое. Только в последние
несколько месяцев она получает новую серию каждый день, ей не приходится ждать
субботы, и Пол, который балует ее сериалами, — уже не старший брат, а комнатный
писатель.
Сеансы работы за машинкой делались дольше и дольше по мере
того, как отступала боль и возвращалась выносливость… и все-таки он был не в
состоянии работать с достаточной скоростью, чтобы удовлетворять ее потребности.
Оба они еще живы благодаря надо, ибо, если бы не оно, Энни
давно бы уже убила и его, и себя, но именно надо послужило причиной утраты
большого пальца левой руки. Кошмар, но в нем есть и забавная сторона. Смотри на
это с иронией, Пол, — полезно для здоровья.
И подумай о том, что все могло бы обернуться намного хуже.
Например, она могла отрезать ему пенис.
— А эта штука у меня только одна, — сказал он и дико
расхохотался, а проклятый «Ройал» ухмылялся ему в ответ щербатым ртом. Пол
хохотал, пока у него не разболелись культя и живот. Хохотал, пока не разболелся
мозг. В какой-то момент его смех перешел в отдельные сухие всхлипы,
отозвавшиеся болью в обрубке большого пальца, и только тогда ему удалось
остановиться. Он отстраненно спросил себя, далеко ли ему еще до настоящего
безумия.
Вероятно, это не имеет значения, был ответ.
9
Однажды, незадолго до второй ампутации — возможно, меньше
чем за неделю, — Энни вошла в его комнату с двумя огромными блюдами ванильного
мороженого, банкой шоколадного сиропа «Херши», жестяным баллоном сливок и еще
одной банкой, в которой, как заспиртованные органы, плавали кроваво-красные
вишни мараскино.
— Я подумала, хорошо бы нам с тобой поесть мороженого с
фруктами, — сказала она подозрительно веселым голосом. Полу не понравился ни ее
тон, ни легкое беспокойство в глазах. Я непослушная девочка, говорил этот
взгляд. Этот взгляд заставил его подобраться, насторожиться. Он легко мог
представить себе, что с таким вот выражением в глазах она вытаскивала на
лестницу тюк белья или дохлого кота.
— О, спасибо, Энни, — проговорил он, глядя, как она поливает
мороженое сиропом и покрывает сверху сугробами взбитых сливок из баллона. Эти
операции она проделала твердой, уверенной рукой опытного кондитера.
— Не благодари меня. Ты это заслужил. Ты так усердно
работаешь.
Она подала ему тарелку с мороженым. Сладость показалась ему
приторной после третьей ложки, но он продолжал есть. Так безопаснее. Одно из
ключевых правил выживания здесь, на западном склоне Скалистых гор, гласит: Энни
кормит — не отказывайся. Некоторое время они ели молча, потом Энни отложила
ложку, стерла тыльной стороной ладони с подбородка тающее мороженое пополам с
шоколадным сиропом и вежливо сказала:
— Расскажи мне остальное.
Пол также отложил ложку.
— Прошу прощения?
— Расскажи мне до конца. Я не могу ждать. Просто не могу.
Разве он не знал, что это должно произойти? Знал. Если бы
кто-нибудь привез Энни последние двадцать серий «Человека-Ракеты», стала бы она
смотреть по серии в неделю или даже по одной в день?
Он посмотрел на уменьшившуюся вполовину гору на ее тарелке;
одна вишня почти погребена под взбитыми сливками, другая плавает в шоколадном
сиропе. Ему вспомнилась гостиная, разбросанные повсюду тарелки со сладкими
объедками.
Нет. Энни не из тех, кто умеет ждать. Энни посмотрела бы за
ночь все двадцать серий, даже если бы у нее слипались глаза и раскалывалась
голова.
Потому что Энни любит сладкое.
— Я не могу, — сказал он. Ее лицо немедленно потемнело, но
не мелькнула ли на нем тень облегчения?
— Как? Почему?
Потому что завтра утром ты перестанешь меня уважать, хотел
ответить он и подавил порыв. Подавил с трудом.
— Потому что я скверный рассказчик. — сказал он.
Она проглотила остаток мороженого в пять приемов; если бы
Пол поедал мороженое с такой скоростью, его горло покрылось бы ледяной коркой
изнутри. Потом она отодвинула тарелку и сердито посмотрела на него — словно он
был не великим Полом Шелдоном, а негодяем, осмелившимся критиковать великого
Пола Шелдона.
— Если ты такой скверный рассказчик, почему же ты пишешь
бестселлеры, почему миллионам людей нравятся твои книги?
— Я не сказал, что я скверный писатель. Если честно, я
полагаю, что пишу хорошо. А что касается устных рассказов, я — пас.
— Выдумываешь какие-то гребаные отговорки. Ее лицо темнело. Руки,
лежащие на грубой ткани юбки, сжались в кулаки. В комнату ворвался ураган
«Энни». Вернулось все, что он приносит с собой. Вот только кое-что как будто
изменилось, не правда ли? Пол все так же боялся ее, и тем не менее ее власть
над ним ослабла. Его жизнь уже не была так важна для него, даже несмотря на
чувство надо. Он боялся лишь боли, которую она может ему причинить.
