— Это не отговорка, — возразил он. — Энни, писать и
рассказывать — разные вещи, все равно что яблоки и апельсины. Те, кто умеет
рассказывать, обычно не умеют писать. Если ты веришь, что люди, умеющие писать
книги, хорошо говорят, значит, ты никогда не видела по телевизору, как
заикается и мямлит писатель.
— Пусть так, но я не хочу ждать, — обиженно произнесла она.
— Я сделала для тебя вкусный торт-мороженое, и ты мог бы по крайней мере
рассказать мне кое-что. Ладно, не обязательно весь роман, но… Барон убил
Колторпа? — Ее глаза сверкнули. — Я очень хочу знать хотя бы это. И если убил,
что он сделал с его телом? Разрезал на куски и сложил в тот чемодан, который
его жена все время держит при себе? Лично я думаю так.
Пол покачал головой — не в знак того, что Энни ошибается, но
в знак того, что не скажет.
Ее лицо потемнело еще сильнее. Тем не менее голос оставался
спокойным:
— Ты очень сердишь меня, Пол. Ты знаешь об этом?
— Конечно, знаю. Но я ничего не могу поделать.
— Я могу заставить тебя. Могу заставить тебя рассказать.
Но выглядела она огорошенной, словно понимала, что не может.
Она могла бы заставить его что-то сказать, но не сможет заставить его
рассказывать.
— Энни, помнишь, ты говорила мне, как ребенок сердится на
маму, когда она запрещает ему играть с жидкостью для чистки раковины? Он
кричит: «Мама, ты плохая!» Разве ты ведешь себя не так же? Ты говоришь: «Пол,
ты плохой».
— Если ты и дальше будешь выводить меня из себя, я ни за что
не отвечаю, — сказала она, и тем не менее Пол почувствовал, что кризис миновал;
Энни до странности щепетильна в вопросах хорошего поведения.
— Наверное, мне придется испытать на себе последствия, —
ответил он, — потому что сейчас я играю роль той матери. Я говорю «нет» не
потому, что я плохой, я не говорю «нет» тебе назло; я говорю тебе «нет», потому
что по-настоящему хочу, чтобы книга тебе понравилась… Если сейчас я исполню твою
просьбу, книга перестанет тебе нравиться, она будет не нужна тебе. — И что
тогда будет, со мной? — подумал он, но не сказал вслух.
— Скажи мне хотя бы одно: этот ниггер Езекия правда знает,
где отец Мизери? Скажи хоть это!
— Тебе нужен роман или заполненная анкета?
— Не смей насмехаться надо мной!
— Тогда нечего притворяться, будто ты не понимаешь, о чем я
говорю! — прикрикнув на нее Пол. С удивлением и недоумением она отодвинулась от
него. Черная туча ушла с ее лица, и на нем осталось только детское выражение «я
была непослушной». — Ты хочешь зарезать золотого гуся! Вот чего ты добиваешься!
Помнишь, в сказке хозяин его зарезал, и у него остался мертвый гусь и
бесполезная куча внутренностей!
— Хорошо, — сказала она. — Хорошо, Пол. Ты будешь доедать
мороженое?
— Я больше не могу есть, — признался он.
— Вижу. Я тебя расстроила. Извини меня. Наверное, ты прав. Я
не должна была просить.
Она совершенно успокоилась. Пол опасался вероятной вспышки
гнева или очередного приступа депрессии, но ничего подобного не случилось. Они
всего-навсего вернулись к заведенному распорядку жизни: Пол писал, Энни читала
написанное за день, и между их стычкой и ампутацией большого пальца прошло
достаточно времени, так что Пол не видел связи между этими двумя событиями. Не
видел до сегодняшнего дня.
Я пожаловался насчет машинки, думал он, глядя на «Ройал» и
прислушиваясь к гулу косилки за окном. Краем сознания Пол понимал, что жужжание
стало тише не потому, что Энни отошла дальше, а потому, что он унесся куда-то.
Он погружался в дремоту; с ним теперь это часто бывало, он просто дремал, как
какая-нибудь развалина в доме престарелых.
Всего один раз пожаловался. Но разве одного раза
недостаточно? Больше чем достаточно. Когда это было? Примерно через неделю
после того, как, она сделала свой гнусный торт. Да, около того. Неделя. И всего
одна жалоба. Насчет того, что меня сводит с ума звяканье мертвых клавиш. Я даже
не просил ее покупать исправную машинку у миссис Дартмонстр или как ее там. Я
только сказал, что схожу с ума от звяканья, и почти тут же, presto,
[34]
возник
вопрос о большом пальце. Вот только возник он не из-за жалобы насчет машинки.
Она сделала это, потому что я сказал ей «нет», и ей пришлось это проглотить.
Она сделала это в гневе. Откуда гнев? Результат понимания. Понимания чего?
Того, что не все карты у нее в руках, что у меня есть определенная власть над
ней. Власть надо. В итоге я оказался довольно сносной Шахразадой.
Безумие. Абсурд. Но и реальность. Над этим принято
издеваться, но только потому, что люди недооценивают захватывающую силу
искусства — даже такого дешевого, как популярные романы. Домохозяйки
подстраивают свой распорядок дня под телевизионные мыльные оперы. Если женщина
возвращается на работу, то ее первоочередной задачей становится покупка
видеомагнитофона, чтобы иметь возможность смотреть мыльные оперы по вечерам.
Когда Артур Конан Дойл позволил Шерлоку Холмсу погибнуть у Райхенбахского
водопада, вся викторианская Англия единодушно потребовала его возвращения.
Читатели протестовали совершенно так же, как протестовала Энни; они испытывали
не скорбь, а ярость. Конан Дойл написал родной матери о намерении покончить с
Холмсом. В ответном раздраженном письме он прочитал: «Убить милого мистера
Холмса? Глупости! Только попробуй!»
Пол вспомнил другой случай. Однажды он пришел к своему
приятелю Гэри Раддмену, работавшему в Общественной библиотеке Боулдера, и
увидел на двери кусочек черного крепа; жалюзи в квартире Гэри были закрыты.
Обеспокоенный Пол долго стучался, и наконец Гэри отозвался из-за двери. Уходи,
сказал Гэри. У меня сегодня горе. Умер один человек. Он был мне дорог. Пол
спросил, кто же умер, и Гэри неохотно ответил: Ван дер Валк. Гэри отошел от
двери, и хотя Пол продолжал настойчиво стучать, Гэри не впустил его. Как
выяснилось, Ван дер Валк был главным героем детективных романов. Его произвел
на свет — и затем уничтожил — писатель по имени Николас Фрилинг.
Поведение Гэри показалось Полу не просто ненатуральным: он
не увидел в его горе ничего, кроме дурного актерства. Поза, одним словом. Пол
думал так до 1983 года, когда ему попалась книга «Мир глазами Гарпа».
[35]
Он
совершил ошибку, прочитав перед сном о трагической смерти младшего сына Гарпа,
пропоротого рукоятью коробки передач. Он не мог заснуть в течение нескольких
часов. Сцена смерти не выходила у него из головы. Поворочавшись как следует в
кровати, он понял, что сожаления о смерти выдуманного персонажа не так уж
абсурдны. Поскольку он всерьез пожалел литературного героя. Он прекрасно
понимал, что с ним происходило, но от этого не становилось легче. Тогда он и
подумал, что, возможно, зря недооценил глубину страданий Гэри Раддмена по
поводу смерти Ван дер Валка. И еще он вспомнил один случай из своего детства.
Ему было двенадцать лет. Жарким летним днем он закончил чтение «Повелителя мух»
Уильяма Голдинга,
[36]
пошел к холодильнику, чтобы налить себе холодного
лимонаду — и вдруг опрометью помчался в ванную, склонился над унитазом, и его
вырвало.
