Он поднял голову; она вырвала его из сонного царства его
романа. Джеффри — сделавшийся главным героем этой книги — только что встретился
с царицей пчел, с которой должен был схватиться не на жизнь, а на смерть ради
спасения Мизери.
— Не имеет значения, — сказал он. — Книга скоро будет
готова. Бывает, надо записать сразу, а то идея уходит. — Он сделал жест
дрожащей натруженной рукой. На подушечке указательного пальца, столь усердно
сжимавшего карандаш, появилось вздутие — то ли мозоль, то ли волдырь. У него
есть капсулы, они уймут боль, но и спутают мысли.
— А хорошо получится? — мягко спросила она. — Действительно
хорошо? Ты ведь пишешь не только для меня?
— О нет, — ответил он, и ему вдруг захотелось добавить:
Никогда, Энни, я не писал для тебя, равно как и для всех женщин, которые
подписываются «Ваша самая большая поклонница». Как только ты приступаешь к
книге, все остальные оказываются на другом конце галактики. Никогда я не писал
для своих жен, для матери, для отца. Знаешь, почему авторы пишут, что посвящают
книги своим близким? Потому что в конце концов масштабы собственного эгоизма
начинают их пугать.
Однако было бы неразумно говорить Энни подобные вещи.
Он писал, пока небо на востоке не стало светлеть, потом
скользнул под одеяло и проспал четыре часа. Ему снились путаные, неприятные
сны. В одном из них отец Энни поднимался по длинной лестнице. У него в руках
была корзина, вроде бы полная газетных вырезок. Пол хотел окликнуть его,
предупредить, но, открыв рот, не мог произнести ничего существенного, только
начинал какое-то повествование, каждый раз новое, но начиналось все с одних и
тех же слов: «Однажды, примерно неделю спустя…» А потом появилась Энни Уилкс.
Она, вопя, бежала по коридору, торопясь столкнуть отца туда, где тот найдет
свою смерть… и ее крики превращались в зловещий монотонный гул, тело под юбкой
и шерстяным свитером стягивалось, видоизменялось, так как Энни превращалась в
пчелу.
35
На следующий день представители власти не появлялись, зато
прибыли неофициальные посетители. Праздношатающиеся подростки. Битком набитая
машина. Когда они вырулили (задним ходом) на подъездную дорожку, Энни выбежала
из дома и закричала, чтобы они убирались из ее владений, пока она не
пристрелила их за то, что все они — грязные подлюги.
— Вали отсюда, Дракон в юбке! — крикнул кто-то из них.
— Где ты его зарыла? — закричал другой, а машина в тот
момент двинулась вперед, прочь от дома.
Третий швырнул пивную бутылку. Когда машина отъезжала. Пол
заметил на ее заднем бампере наклейку: МЫ ЗА ГОЛУБЫХ ДЬЯВОЛОВ САЙДВИНДЕРА.
Через час он увидел, как Энни крадучись пробирается мимо его
окна к сараю, натягивая рабочие перчатки. Какое-то время спустя она прошла
обратно, волоча за собой цепь, в которую были теперь вплетены куски колючей
проволоки. Когда эта мрачная цепочка перегородила подъездную дорогу, Энни достала
из нагрудного кармана несколько лоскутов красной материи и для наглядности
привязала их к звеньям цепи.
Когда она наконец вошла в комнату Пола, то сказала:
— Полицию это не остановит, зато остальные щенки не сунутся.
— Правильно.
— Твоя рука… болит.
— Да.
— Не хочу быть гребаной занудой, Пол, но…
— Завтра, — сказал он.
— Завтра? Правда? — Ее лицо немедленно просветлело.
— Думаю, да. Наверное, часов в шесть.
— Пол, это же изумительно! Я могу сейчас почитать или?..
— Лучше тебе подождать.
— Тогда я подожду. — В ее глазах опять появилось нежное,
тающее выражение, которое Пол теперь ненавидел больше всего. — Я люблю тебя,
Пол. Ты это знаешь.
— Да, — сказал он. — Я знаю. — И он опять склонился над
тетрадью.
36
В тот вечер она принесла ему кефлекс (боль в
мочеиспускательном канале оставляла Пола, но слишком медленно) и ведерко со
льдом. Рядом с его креслом она положила аккуратно сложенное полотенце и вышла,
не произнеся ни слова.
Пол отложил карандаш — пальцы правой руки ему удалось
разогнуть только при помощи пальцев левой — и опустил опухшую руку в ведерко со
льдом. Он держал там руку до тех пор, пока она почти совершенно не онемела.
Когда он вытащил ее, опухоль чуть-чуть спала. Он обернул руку полотенцем и откинулся
на спинку кресла, всматриваясь в темноту. В руке чувствовалось покалывание. Он
отложил полотенце, несколько раз сжал руку в кулак (сначала он морщился от
боли, но потом пальцы стали сгибаться свободнее) и снова принялся писать.
На рассвете он медленно подкатился к кровати, забрался под
одеяло и тут же заснул. Ему снилось, что он заблудился во время снежной бури,
только засыпал его не снег; мир был полон летящих по воздуху во всех
направлениях бумажных листов, покрытых машинописными строчками, где не было
букв «н», «т» и «е», и он понимал, что, если будет жить, когда закончится
буран, ему придется собственноручно вставить все эти буквы в слова, которые
едва читаются на листах.
37
Проснулся он около одиннадцати, и Энни, едва заслышав, что
он ворочается в кровати, вошла к нему со стаканом апельсинового сока, капсулами
новрила и миской горячего куриного бульона:
— Пол, у нас сегодня торжественный день, правда?
— Да.
Он попытался взять ложку правой рукой и не смог. Кисть
покраснела и распухла. Он попробовал сжать ее в кулак и почувствовал, что в
пальцы будто вставлены металлические стержни. В последние дни, подумалось ему,
он как будто только и делал, что раздавал автографы, и очередь за ними не
убывала.
— Ох, бедная твоя ручка! — воскликнула Энни. — Я принесу
тебе еще капсулу! Сейчас иду!
— Нет. Мне нужна ясная голова для последнего рывка.
— Ты же не можешь писать такой рукой!
— Не могу, — согласился Пол. — Рука болит безумно. Я
собираюсь закончить так же, как и начал, — на «Ройале». Остается напечатать
восемь — десять страниц. Надеюсь, я справлюсь со всеми этими «н», «т», «е».
— Я должна была приобрести для тебя другую машинку, —
сказала Энни. Она выглядела в самом деле виноватой; у нее в глазах стояли
слезы. Пол подумал, что редкие моменты, подобные этому, наиболее отвратительны,
потому что в такие моменты он видел женщину, какой она могла бы стать, если бы
получила правильное воспитание или железы ее вырабатывали бы не такие ядовитые
вещества. Или то и другое вместе. — Я вела себя как дура. Мне тяжело в этом
признаться, но это так. Это произошло потому, что я не хотела признать, что эта
проклятая Дартмонгер подсунула мне негодную вещь. Прости меня, Пол. Бедная твоя
ручка.
