На поверхности Негреля в тревоге ждал г-н Энбо.
- Ну как? Что там? - спросил он.
От волнения Негрель не мог говорить и был близок к обмороку.
- Это что-то невероятное, неслыханное, небывалое! Ты осмотрел?
Негрель утвердительно кивнул головой, опасливо глядя на окружающих. Он не хотел давать объяснения при штейгерах, которые настороженно слушали, и отвел дядю шагов на десять в сторону, но и этого ему показалось мало, отошел с ним еще дальше и только тогда рассказал ему на ухо, что катастрофа была кем-то подстроена, балки нарочно просверлены, перепилены; шахте перерезали горло, она в агонии. Директор побледнел и тоже заговорил шепотом, повинуясь безотчетному чувству, побуждающему люден хранить молчание о чудовищных фактах разврата и о чудовищных преступлениях. Но надо было скрывать свой страх от десятитысячной армии углекопов Компании Монсу: позднее все выяснится. И они продолжали шептаться, с ужасом думая, что нашелся человек, который дерзнул проникнуть в шахтный ствол и, повиснув над пропастью, двадцать раз рискуя жизнью, совершил неслыханное преступление. Безумная храбрость разрушителя была для них непостижима, они, вопреки очевидности, отказывались верить, как не верят рассказам о знаменитых побегах узников, словно улетевших из окна темницы, прорезанного на высоте тридцати метров над землей.
Когда г-н Энбо подошел опять к штейгерам, лицо его передергивалось от нервного тика. Он в отчаянии махнул рукой и приказал немедленно всем уйти с шахты. Это было подобие мрачного похоронного шествия, безмолвного расставанья; люди оборачивались, прощальным взглядом окидывали большие, уже опустевшие кирпичные корпуса, пока еще стоявшие строения, которые теперь ничто не могло спасти.
Директор и инженер спустились из приемочной последними, и лишь только они появились, толпа встретила их упорными, несмолкавшими криками:
- Имена! Имена! Скажите имена!
В первом ряду среди женщин была теперь и вдова Маэ. Она вспомнила, что ночью слышала шум: наверно, ее дочь и жилец ушли вместе, и конечно, оба остались Вид землей. Хотя сперва мать кричала, что так им и надо, что они бессердечные негодяи и вполне заслужили погибель, она все же прибежала и, стоя в первом ряду, трепетала в тоскливом ожидании. Впрочем, она и не смела сомневаться, ей все было известно из разговоров окружающих. Да, да, Катрин осталась под землей, и Этьен тоже, - один из спасшихся видел их. Что касается остальных, тут у говоривших оказались разногласия. Нет, такой-то успел подняться, а такой-то, наоборот, не успел; Шаваль, пожалуй, не выбрался, но кто-то из откатчиков клялся и божился, что поднимался в клети вместе с ним. У жены Левака и жены Пьерона никто из близких не был в опасности, однако они плакали и причитали так же громко, как и другие. Захарий поднялся одним из первых, и хотя он всегда казался насмешником, зубоскалом, которому все нипочем, сейчас со слезами обнял жену и мать; он остался около матери, мерз на холоде вместе с ней, преисполнившись неожиданной нежности к сестре, и не хотел верить, что она под землей, пока начальники бесповоротно не удостоверятся в этом. - Имена! Имена! Скажите имена!
Негрель в нервном возбуждении громко говорил сторожам:
- Да заставьте же их замолчать! Ведь это такое мученье! Не знаем мы имена, не знаем!
Прошло два часа. В первые минуты смятения никто и не подумал о другой шахте, о старой Рекильярской шахте. Потом г-н Энбо сказал, что надо попробовать повести розыски и спасательные работы с той стороны. И тут как раз оказалось, что по сгнившим лестницам запасного хода этой заброшенной шахты только что выбрались на поверхность пятеро рабочих, спасшихся из затопленных выработок; говорили, что среди них был конюх Мук, - всех это очень удивило, никто не думал, что он находился в шахте. Но после рассказа спасшихся слезы полились сильнее: оказалось, что пятнадцать человек отстали, или же обвалы замуровали их, и помочь им невозможно: Рекильярскую шахту затопило, вода там поднялась метров на десять. Теперь знали имена всех, кто остался под землей; воздух огласили стенания и крики народа, которому нанесли кровавую рану.
- Да заставьте же их замолчать! - твердил в ярости Негрель. - И пусть они отойдут. Да, да, пусть отойдут... Метров на сто, не меньше. Тут опасно стоять. Оттесните их, оттесните!
Пришлось чуть ли не драться с несчастными. Они вообразили, будто их гонят, желая скрыть от них какие-то новые бедствия и новые смерти; штейгерам пришлось объяснять им, что сейчас обвалится шахтный ствол, а вслед за ним и вся шахта. От ужаса все умолкли и в конце концов покорно отступили; но пришлось усилить цепь сторожей, сдерживавших толпу, - люди возвращались против своей воли, словно их притягивал магнит; не меньше тысячи человек теснилось на дороге; прибежали из всех поселков и из самого Монсу.
А тот, кто был на гребне террикона, белокурый человек с девичьим лицом, курил папиросу за папиросой, чтоб набраться терпения, и не сводил с шахты своих светлых глаз.
Началось ожидание. Был уже полдень, люди с утра не ели. Но никто не уходил. В хмурном небе медленно ползли ржавые тучи. За забором Раснера без передышки лаял большой пес, раздраженный голосами и запахами огромного скопища людей. Толпа постепенно растекалась по соседним участкам, охватив шахту кольцом на расстоянии в сто метров. В середине пустынного круга четко вырисовывались строения шахты. Там не было ни души, не слышалось ни единого звука; в незатворенные окна и двери виднелись брошенные в беспорядке помещения; забытая рыжая кошка, почуяв какую-то опасность в этой непривычной тишине, спрыгнула с лестницы и исчезла. Должно быть, топки в котельной еще не совсем погасли - из высокой кирпичной трубы к темным тучам поднимались легкие струйки дыма; на кровле копра пронзительно скрипел на ветру флюгер, казалось, то была предсмертная жалоба обреченных строений.
В два часа дня ничего нового не произошло. Г-н Энбо, Негрель и другие инженеры, собравшиеся здесь, все в пальто и в черных шляпах, стояли кучкой впереди всех; они тоже не хотели уходить, хотя у них ноги подкашивались от усталости; все испытывали болезненное, лихорадочное возбуждение, сознавая свое бессилие перед лицом такого страшного бедствия; все молчали, лишь изредка шепотом обменивались скупыми словами, словно у постели умирающего. Должно быть, в стволе шахты завершался обвал верхнего звена сруба; иногда раздавался вдруг громкий треск, потом что-то тяжелое с прерывистым шумом падало в глубокую пропасть; затем опять наступила мертвая тишина. Рана все расширялась; обвал, начавшийся снизу, захватывал верхние слои, приближался к поверхности. Негрелю хотелось увидеть, что происходит; в нервном нетерпении он вышел вперед и зашагал один в этом жутком пустом пространстве, однако его схватили за плечи, остановили. К чему рисковать? Ведь катастрофы все равно не остановить. А тем временем какой-то углекоп, когда отвернулся сторож, помчался к раздевальне и вскоре спокойно вернулся на место: он сбегал за своими деревянными башмаками.
Пробило три часа. Все еще ничего не случилось. Полил дождь, люди вымокли, но не отошли ни на шаг. Пес во дворе Раснера опять принялся лаять. И только в три часа двадцать минут первый толчок сотряс землю. Строения Ворейской шахты дрогнули, но устояли - они были выстроены прочно. Но вслед за первым последовал второй толчок, и толпа откликнулась на него долгим воплем: у всех на глазах длинный, крытый толем барак сортировочной два раза качнулся и рухнул с оглушительным треском. От огромного давления балки сломались, как спички, и терлись друг о друга с такой силой, что от них брызнули целые снопы искр. И с этого мгновения земля непрестанно сотрясалась; толчки следовали один за другим, шло подземное оседание пород, слышался грозный гул, как при извержении вулкана. Пес вдалеке больше не лаял, а жалобно выл, словно извещал о колебаниях почвы, которые чуял заранее; а женщины, дети, да и вся толпа, взиравшая на шахту, не могли удержать воплей всякий раз, как ее встряхивало от содрогания земли. Не прошло и десяти минут - рухнула шиферная кровля шахтного копра, стены приемочной и машинного отделения раскололись, в них зияла теперь широкая брешь. Затем шум стих, разрушение остановилось, вновь настала глубокая тишина.
