Целый час простояла Ворейская шахта еще живая, но израненная, словно ее бомбардировала из пушек армия жестоких врагов. Смолкли крики, круг зрителей раздался, но никто не уходил, все смотрели. Под грудой балок рухнувшей сортировочной еще можно было различить смятые опрокидыватели, прорванные, искореженные грохота. Но больше всего обломков громоздилось на месте приемочной среди осколков битого кирпича и стен, местами рухнувших целиком и обратившихся в мелкий щебень. Стальная перекладина, поддерживавшая шкивы, изогнулась и до половины опустилась в шахтный ствол; клеть повисла в воздухе, над ней покачивался обрывок троса; а дальше высилась целая гора разбитых вагонеток, чугунных плит, лестниц. Каким-то чудом ламповая осталась нетронутой, и с левой стороны виднелись аккуратные многоярусные ряды начищенных лампочек. А в глубине развороченного машинного отделения видна была паровая машина, плотно сидевшая на массивном кирпичном фундаменте; блестели ее медные части, крупные стальные детали были похожи на несокрушимые мышцы; застывший в воздухе шатун напоминал согнутую в колене ногу великана, спокойно дремлющего, уверенного в своей силе.
К концу этой часовой передышки у г-на Энбо возродилась надежда. Быть может, оседание пород закончилось и есть еще возможность спасти машину и уцелевшие постройки. Однако он по-прежнему запрещал приближаться к шахте, требовал, чтобы потерпели еще с полчаса. Ожидание становилось невыносимым; надежда усилила волнение людей, у всех билось сердце. Черная туча, поднявшаяся на горизонте, ускорила наступление сумерек; кончался роковой день, угасавший над обломками крушения, вызванного подземной бурей. Люди стояли тут семь часов, голодные, изнемогавшие от неподвижности.
И вдруг, когда инженеры начали осторожно приближаться к шахте, страшное содрогание земли обратило их в бегство. Под землей раздался грохот, громовые раскаты, словно какая-то чудовищная артиллерия вела обстрел в недрах земли. А на поверхности опрокидывались, рушились, разваливались последние уцелевшие строения. Какой-то вихрь подхватил и расшвырял обломки сортировочной и приемочной. Раскололась и исчезла котельная. Потом четырехугольная башня, в которой хрипел водоотливный насос, упала ничком, как человек, которого сразило пушечное ядро, И тогда перед всеми предстало ужасное зрелище: паровая машина, растерзанная, четвертованная на своем массивном постаменте, боролась со смертью: она шла, она вытягивала шатун, словно сгибала колено своей гигантской ноги, как будто пыталась подняться; но то были предсмертные судороги, - разбитую, поверженную, ее поглотила пропасть. Только высокая тридцатиметровая труба еще вздымалась, вздрагивая, подобно корабельной мачте в бурю. Казалось, вот-вот она упадет, рассыплется и рассеется прахом по ветру; но вдруг она вся целиком ушла в землю, растворилась в ней, растаяла, словно исполинская свеча; ничего не осталось над поверхностью земли, даже острия громоотвода. Все кончилось, - злобный зверь, притаившийся в Ворейской лощине, пожравший столько человеческого мяса, издох, не слышно было его шумного, протяжного дыхания. Вся шахта провалилась в бездну.
Толпа с воем бросилась прочь. Женщины бежали, закрывая руками глаза. Ужас гнал людей, как ураган, разметавший кучу сухих листьев. И все они кричали, - не хотели кричать, но не могли сдержать невольных криков ужаса, когда увидели огромную, внезапно возникшую яму. Эта впадина, похожая на кратер потухшего вулкана, глубиной в пятнадцать метров и шириной не менее сорока, простиралась от дороги до самого канала. Вслед за постройками земля поглотила весь двор шахты, гигантские козлы, мостки с проложенными на них рельсами, целый поезд из вагонеток, три товарных вагона; она поглотила, как соломинку, целую рощу заготовленных обтесанных, разрезанных по мерке древесных стволов - все штабели крепежного леса. На дне ямы виднелась куча обломков: бревна, кирпич, железо, штукатурка, балки, разбитые в щепки, развороченные, изломанные, исковерканные, скрученные, истолченные, перемешанные с грязью. Яма приняла округлую форму, от краев ее шли трещины и тянулись далеко через поля. Одна расселина доходила до пивной Раснера, и по фасаду его дома зазмеилась трещина. А что, если и в поселке рухнут дома? До какого же места надо добежать, чтобы оказаться в безопасности в эти последние часы ужасного дня, под этим свинцовым небом, которое тоже как будто хотело раздавить мир.
Но вдруг Негрель вскрикнул, словно от боли. Г-н Энбо попятился и заплакал. Катастрофа еще не завершилась. Берег канала обвалился, и вода из него бурлящими волнами ринулась в одну из трещин кратера. Вода просачивалась туда, низвергалась, как водопад в глубокое ущелье. Шахта задумала выпить реку, и теперь все горные выработки были затоплены на многие годы. Вскоре кратер заполнился водой, и на том месте, где только что была Ворейская шахта, раскинулось озеро мутной воды, подобно сказочным озерам, на дне которых спят проклятые города. Настала грозная тишина; слышно было только, как бурлит и рокочет вода, врываясь в пропасть.
И тогда на гребне дрогнувшего террикона поднялся на ноги Суварин. Он узнал вдову Маэ и Захария, рыдавших при виде этого обвала, который всей своей тяжестью навис над головами несчастных, умиравших под землей. Отбросив последнюю папиросу, разрушитель пустился в путь и, не оборачиваясь, зашагал в сгустившемся сумраке. Некоторое время он еще виднелся вдалеке, силуэт его становился все меньше, потом слился с черной тьмой. Он и шел в эту тьму, в неведомое. Спокойный, бесстрастный, он шел истреблять, - повсюду, где найдется динамит, взрывать города и людей. Когда в свой последний час буржуазия услышит, как при каждом ее шаге с грохотом взлетают на воздух булыжники мостовой, - вероятно, это будет дело его рук.
IV
Лишь только земля поглотила Ворейскую шахту, г-н Энбо ночью выехал в Париж, желая лично осведомить обо всем правление, пока журналисты еще не разнесли по свету эту весть. На следующий день он вернулся и казался, как обычно, спокойным, учтивым администратором. Очевидно, ему удалось снять с себя ответственность, милость к нему не уменьшилась, даже наоборот, - через день был подписан указ о награждении его орденом Почетного легиона первой степени.
Но если директор выбрался из беды благополучно, положение Компании пошатнулось от этого ужасного удара. Она не только потерпела миллионные убытки, - ей нанесена была опасная рана: из-за того, что какие-то злоумышленники погубили одну из ее шахт, она испытывала глухой, непрестанный страх за свое будущее. Она была глубоко потрясена и поняла, что надо все скрыть. Зачем поднимать шум вокруг таких ужасов? Если преступника обнаружат, из него сделают своего рода мученика, от его устрашающего героизма и у других свихнутся мозги; он породит целый выводок поджигателей и убийц. Впрочем, правление и не подозревало, кто оказался истинным виновником катастрофы, и в конце концов вообразило, что тут орудовала целая армия сообщников; никто и мысли не допускал, что, действуя в одиночку, чеАОГСК мог найти в себе смелость и силу для такого разрушения; именно эта мысль и преследовала членов правления - мысль о непрестанно возрастающей опасности, грезившей шахтам Компании. Директор получил распоряжение организовать широкую сеть шпионажа, затем постепенно, по одному, без шума уволить неблагонадежных рабочих, заподозренных в причастности к преступлению. Из соображений высокой политики и осторожности пока решили ограничиться лишь этой мерой.
