Последовало почти изумленное пожатие плечами.
— Ну то, что мы называем Санктуарием. Некоторые из нас. Теперь во всем городе суматоха и беспорядок, и я думаю, ты имеешь к этому отношение.
— Кажется, ты это сказал.
— Ты меня отвлек, Тейлз. Этот магазин или склад или что там такое. Он… рухнул? Извергся, как вулкан? Что-то в этом роде. Потом Принц…
— Ты на самом деле относился к нему с уважением, правда?
— Я на него не работаю, — подчеркнул он, а Темпус работал. — Он завладел… оружием богов? Продал это место или попытался это сделать. Церберы платили людям за те вещи, которые те покупали там, или еще за что-то! Вещи! Новое богатство в городе, но некоторые из этих вещей уже были украдены, теперь их выкупают у воров. Люди смеются, имея дело с новым менялой — дворцом!
Меняла, Темпус знал это, означает на жаргоне скупщика краденого в этом городе. Бог мой, Вашанка, ты, и в этом Городе?!
— Два корабля стоят сейчас в гавани, — продолжал Ганс, — под охраной. Я знаю, что это за вещи, мрачные колдовские орудия. Их грузят на борт. А что потом? В море и прямиком на дно?
— Самое место для них, — сказал Темпус, медленно поворачивая свою покрытую глазурью фаянсовую кружку. Она была разрисована волнистыми ярко-желтыми полосками. — Поверь мне. В этих вещах заключено слишком много силы.
— И в это время кое-кто из клана чародеев пытался первым наложить на них руку.
Темпус знал и это. За последние двадцать часов трое из бандитов были уничтожены, если только еще один или двое не были убиты сегодня вечером местной стражей или церберами.
— Конечно, союз попытается защитите своих членов. Независимо от обстоятельств. Союз — бездумное существо.
— Ты мне хорошо заплатил, справедливо, за то, что я добыл тебе бриллиантовые заколки, которые та женщина носит в волосах. Я сделал это, а теперь они опять у нее. Ты вернул их ей?
САЙМА. БРИЛЛИАНТОВЫЕ ЗАКОЛКИ САЙМЫ В ЕЕ ПРЕКРАСНОЙ КОПНЕ ВОЛОС.
— Да. А разве я это сделал?
— Сделал. В Санктуарии происходят странные вещи. Эти голубые дьяволы попытались использовать против тебя и меня какое-то колдовское оружие. На днях бедняга-вор попытался украсть женский браслет, там, в центре, не важно на какой улице. Женщине не следовало там находиться. Браслет превратился в змею и убил его. Не знаю, что она с ним сделала. Но он мертв, и говорят, он весит вдвое больше, чем когда был живым.
— Это называют остекленением тела. Мы заполучили это сегодня утром. А когда, друг мой, происходили странные вещи в Санктуарии?
— Ты уже дважды так назвал меня, — в словах Ганса прозвучали обвинительные нотки.
— Да, действительно. Но я именно это и имею в виду.
Гансу явно стало не по себе.
— Я Ганс. Я был… учеником у Каджета-Клятвенника. Принц Китти-Кэт велел его повесить. Я Заложник теней. Я прорвался во дворец и из-за меня погиб один цербер. Нет у меня друзей.
«И ты еще не позволяешь себе называть Принца „Китти“, когда думаешь о твоем умерщвленном учителе, верно? И не ищешь своего отца, да? Разве ты не знаешь, что все люди делают это, и что у меня есть свой отец — Вашанка? Ах, Ганс, как ты стараешься казаться загадочным и хладнокровным, а на самом деле в тебя можно глядеться почти так же, как в миску с дождевой водой, пролившейся с неба!»
Темпус сделал движение рукой.
— Не стоит говорить об этом. Можешь просто велеть мне не быть твоим другом. И чтобы я не называл тебя так.
Обоих укрыла тишина, словно упавшее боевое знамя, и в глазах Ганса мелькнуло что-то беззащитное. Когда наступило время что-то сказать, он понял, что слишком поздно.
Именно тишина и была ответом Темпуса.
— Да, — сказал Темпус, умышленно меняя тему разговора. — То, о чем поет этот, как его — Факельщик — правда. Вашанка пришел и предъявил претензии на Санктуарий. Теперь его имя запечатлено на дворце. Сам храм Ильса обращен в булыжники. Вашанка создал оружейную мастерскую из ничего и…
— И бога-торговца наркотиками?
— Я сам не очень-то задумывался о тактике, — сказал Темпус в надежде, что Вашанка услышит его, но тут же отметил, что молодой человек весьма насмешлив. — И Оружейная лавка уничтожила волшебство, которое послал Принц, чтобы одолеть его. Вашанку нельзя одолеть.
Ганс бросил быстрый взгляд на него.
— Если ты, друг мой, произнесешь это еще раз или два в Санктуарии, твое тело будет оплакивать потерю головы.
Светловолосый человек уставился на него.
— И ты этому веришь?
Ганс пропустил замечание мимо ушей и стал прислушиваться к потоку других разговоров, что велись в таверне. Потоку тревожному, как тревожно состояние вора, когда он выскакивает в окно, а разговоры были такими же тайными и мрачными, как он сам. Он снова отвлекся от них, как бы вышел из потока, но все же продолжал плыть вместе с ним.
— И как ты думаешь, сколько подобных вещей еще осталось?
— Много. Две, может четыре? Кто знает? Наша работа состоит в том, чтобы собрать их все.
— Наша?
— Работа церберов.
— Кто же этот твой бородатый друг, Ганс?
Тот, кто произнес эти слова, стоял около стола и был лишь ненамного старше Ганса и казался таким же самоуверенным. Он был старше годами, но он не извлек пользы из этой разницы в возрасте, и никогда не станет таким, как Ганс. Застенчивый, он пытался глубоко упрятать свою застенчивость. А какой же он прекрасный вор! Почти такой же ненавязчивый, каким может быть рой пчел.
Ганс уставился на Темпуса, его красно-бронзовое от загара лицо, медово-золотистого цвета волосы, длинные-длинные ноги, гладкие, как оленьей кожи лосины. Ганс не сводил глаз с цербера, а его темная рука незаметно двигалась, чтобы сомкнуться на черном напульснике другого молодого человека.
— Так какого цвета, ты говоришь, его борода, Этавал?
Этавал двинул рукой и почувствовал, что запястье его сжато, как в тисках. Высокомерие и дерзкая самоуверенность слетели с него быстрее, чем уличная девица улепетывает от мужчины, оказавшегося бедняком. Темпус заметил, как Этавал сглотнул слюну — признак волнения или же притворства. Темпус видел это тысячу, а, может, даже миллион раз. Какая разница? Он размышлял о непостоянстве всего, даже тогда, когда этот мальчишка Этавал выжидал время.
— Ты что, ослеп, Шедоуспан? Или думаешь, что ослеп я, или проверяешь его и меня? — Этавал издал грубый короткий смешок и похлопал себя по груди другой рукой, потом сказал: — Он же черен, как вот это. — Он самоуверенно похлопал себя по черным кожаным штанам.
Темпус слегка наклонился вперед, уперся локтями в стол, его широкие плечи бойца на мечах ссутулились, он продолжал прямо смотреть на Ганса. В его глаза. Лицо его казалось открытым. У него не было бороды.
