— Ты чего? — встрепенулся Гордон.
— На Библию посмотри, — тихо шепнула царица.
— Красивая…
— Бестолочь! Это же тебе привет от сплетника!
— Ты думаешь?
— Точно тебе говорю.
— Вот гад! Еще и издевается!
— Да ты рожу-то не криви. Я в нем, как в себе, уверена.
— Уверена она! Скрылся, как тать в ночи, а она уверена. Ты, Василисушка, чем дурью маяться, лучше людей его разбуди. А то перед гостями иноземными неудобно будет. Они евроремонт начнут проверять, узников об условиях быта расспрашивать, а заключенные в ответ им храпеть будут.
— Сейчас разбужу.
Погруженная в магический сон ударная группировка Виталика начала просыпаться в выделенных им за казенный счет камерах повышенной комфортности.
Тем временем Виталик, не прекращая «песнопения», украдкой окинул внимательным взглядом собравшуюся во дворе приемную комиссию. На презентацию отремонтированной тюрьмы пожаловало очень много народа: иноземные купцы, представители посольств самых различных государств, боярская дума почти в полном составе. Возле пока еще закрытых ворот узилища, как и положено, стояла стража, укрепленная на период мероприятия взводом стрельцов. Его ради такого торжественного случая решил лично возглавить сам стрелецкий воевода. Федот подозрительно косился на «посохи» и кадила святых отцов, явно прикидывая, не стоит ли подтянуть подкрепление. Уж больно «приветливо» косились подопечные патриарха на оппонентов, столпившихся на противоположной стороне двора. Это были крепкие, мускулистые монахи с фатерлянда Вилли Шварцкопфа, которых епископ Климент XIV, в миру Варфоломей Виссарионович, прихватил с собой в поездку на варварскую Русь. Их было много, не меньше тридцати, но подготовились они к теологическому спору хуже православной братии: кроме требников и массивных серебряных крестов с собой больше ничего не захватили.
— Слышь, сплетник, — шепнул Виталику шедший рядом с ним монах, — ты в случае чего первым делом эту гниду гаси, — указал он глазами на епископа.
— За что?
— Он среди них самый вредный.
— Меня больше другой волнует. Видишь того мордоворота в рясе рядом с ним?
— Вижу.
— Очень напрягает меня пачка бумаг у него в руках. Что-то ваши оппоненты хитрое супротив вас задумали.
Собеседник Виталика присмотрелся внимательнее. Действительно, рядом со святым отцом в фиолетовой сутане епископа стоял толстый монах в черном балахоне с кипой бумаг в руках.
Алексий III подошел почти вплотную к царской чете.
— Здрав буди, государь, здрава буди, царица-матушка. Возрадуйтесь! Великий праздник на Русь Святую пришел.
— Что за праздник, Ваше Святейшество? — вежливо спросил Гордон.
— Слово божие теперь в каждый дом войдет. Не латиницей иноземной, простому люду непонятной, а нашими исконно русскими письменами писанное. Прими, государь, первый экземпляр Библии печатной, самим царским сплетником, оклеветанным врагами земли русской, сделанной.
При этом патриарх так выразительно покосился в сторону епископа, что всем сразу стало ясно, кого Алексий III с ходу записал во враги земли Русской. Гордон невольно усмехнулся, взял из рук патриарха Библию, полюбовался на золотое тиснение, приложился губами к серебряной накладке на обложке в виде распятого Христа.
— Ну, раз уж речь зашла о делах церковных, то прежде чем мы пойдем с узниками об условиях их содержания и быта беседовать да освящать сию обитель скорби и печали, может, подскажете, отче, как отнестись к прошению папы римского, которое передал мне перед вашим приходом епископ Климент XIV?
— Что за прошение? — насторожился патриарх.
— Просит он разрешения строить костелы в землях русских, дабы нести свет учения истинного в земли наши варварские.
— И чему же учит их учение истинное? — начал наливаться кровью патриарх.
— А это ты у них спроси.
Епископ, которому на ухо шептал синхронный перевод всего происходящего толмач, немедленно ответил, не дожидаясь повторного вопроса.
— Кротости, смирению, любви к ближнему… — начал переводить ответ епископа толмач, тот самый толстомордый монах с кипой бумаг в руках.
— А спроси-ка ты любвеобильного вашего, — бесцеремонно перебил толмача патриарх, — по чьему приказу в землях франкских гугенотов перебили? Только за то, что псалмы петь на родном языке предпочитали, а не на латинице непонятной!
Викарий подмигнул братии, и святые отцы начали поудобнее перехватывать свои посохи, готовясь к теологическому спору. Их оппоненты, за неимением лучшего оружия, начали засучивать рукава.
— Святость церкви католической, ее высокие моральные устои не подлежат сомнению! — зачастил толмач. — Слово божие из уст истинно верующего католика способно творить чудеса. Оно закоренелого преступника может сделать святым, и Господь простит ему все его прегрешения. Да так простит, что и казне царской прибыток от прощения того будет!
— Ну-ка, ну-ка, с этого момента поподробнее, — оживился Гордон.
— Ты что творишь? — зашипела на державного Василиса. — Ты же царь православный, не забыл?
— Хороший царь о казне государственной завсегда печься должен, — краешком губ прошипел в ответ Гордон. — Вот тюрьма, — уже громче сказал он, простирая руку в сторону пока еще закрытых ворот. — Продемонстрируйте нам свое искусство в исцелении душ неправедных на благо казны царской.
Толмач, получив одобрительный кивок епископа, еще плотнее прижал к пухлому животу бумаги и направился к воротам тюрьмы с гордо поднятой головой.
— Федот, — крикнул Гордон, — выдели ему парочку стрельцов в сопровождение. Святость святостью, а предосторожность не мешает.
Федот молча кивнул в ответ, ткнул пальцем в двух стоящих рядом с ним стрельцов и указал глазами на дверь. Выбранные в сопровождение стрельцы распахнули перед монахом двери и прошли вслед за ним в тюрьму. Двери закрылись.
— Ну что ж, подождем, посмотрим, что из этого выйдет, — хмыкнул державный, раскрыл Библию и начал любоваться пахнувшими свежей типографской краской ровными строчками Священного Писания. — Надо отдать должное сплетнику, — вынужден был признать он. — Отменного качества работа. А признайтесь честно, Ваше Святейшество, — обратился он к патриарху, — не боитесь, что аргументы папы римского окажутся весомей ваших? — Гордон взвесил в руке увесистый том Библии, ощупал серебряные уголки окантовки.
— Верой нашей православной испокон веков Русь-матушка сильна. И ни за какие деньги басурманские народ русский ее не продаст! — набычился патриарх.
Гул возмущенных голосов со стороны тюрьмы заставил всех встрепенуться. Стрельцы во главе с Федотом тут же оказались возле царской семьи и ощетинились бердышами, готовясь биться не на жизнь, а на смерть с неведомым врагом. Послы иноземные и купцы с боярами начали пятиться от греха подальше, то есть поближе к выходу. Дверь тюрьмы с треском распахнулась, и оттуда вылетел абсолютно голый монах с всклокоченными волосами, прикрывая интимные места мисками с пробитым днищем.
