Я ждал, что это ужасное ощущение вернется — во рту и горле
появится металлический привкус воды, но ничего не произошло. Я посмотрел на
Желтую Даму, потом на «Сару-Хохотушку». Коттедж я обнаружил на прежнем месте,
но он значительно уменьшился в размерах: ни северного крыла, ни южного, ни
второго этажа. Не говоря уже о студии Джо. Дама-береза отправилась из 1998 года
в прошлое вместе со мной. Так же, как и вторая береза. Что же касается
остального…
— Где я? — спросил я Желтую Даму и кивающие японские фонарики.
И тут же понял, что вопрос надо уточнить. — В каком я году? — Ответа не
последовало. — Это сон, да? Я в собственной постели и происходит все это во
сне?
Где-то на озере дважды крикнула гагара. Один крик — да, два
— нет. Нет, это не сон, Майкл. Я не знаю, как это называется, может, мысленное
путешествие во времени, но это не сон.
— Это действительно происходит? — спросил я у дня, и
откуда-то сверху, там, где тропа, которая со временем станет Сорок второй
дорогой, бежала к проселку, нынешнему Шестьдесят восьмому шоссе, каркнула
ворона. Один раз.
Я подошел к березе, нависшей над озером, обхватил рукой
ствол (вспоминая при этом, как обхватывал талию Мэтти, ощущая пальцами
скольжение ткани по обнаженной коже), всмотрелся в воду, ожидая увидеть
утонувшего мальчика, боясь увидеть его. Мальчика я не увидел, но что-то лежало
на дне, среди камней, корней и водорослей. Ветер, гнавший легкую рябь, стих, и
мне удалось разглядеть трость с золотой рукояткой. Трость «Бостон пост». С
привязанными к ней двумя лентами, белыми с красными полосками по краю. Трость
Ройса напомнила мне о выпускном школьном вечере и жезле, которым маршал класса
указывал родителям, где им надо сесть. Теперь я понял, почему старая обезьяна
не отвечала на телефонные звонки: он давно уже боялся брать трубку. Я это знал.
А кроме того, знал, что Ройс Меррилл еще не родился. Потому что здесь была Сара
Тидуэлл, я слышал, как она пела, а в 1903 году, когда Ройс появился на свет
божий, Сара уже пару лет как отбыла, вместе со всеми «Ред-топами».
— Ступай вниз, Моисей, — сказал я трости с лентами, лежащей
на дне. — Путь твой лежит в Землю Обетованную.
И я зашагал на звуки музыки, подгоняемый прохладным воздухом
и резкими порывами ветра. Теперь я слышал голоса, много голосов. Люди пели,
смеялись, кричали. А все перекрывал чей-то густой бас: «Заходите, друзья,
скорее, скорее, скорее! Поторопитесь, следующее представление начинается через
десять минут. Вас ждет Ангелина, Женщина-Змея, она сверкает, она извивается,
она зачарует вас и западет вам в сердце, но не подходите к ней слишком близко,
потому что укус ее смертелен! Посмотрите на Хендо, мальчика с песьим лицом,
прозванного Ужас Южных Морей! Посмотрите на Человека-Скелет»! Посмотрите на
Джилу-Чудовище, предки которой пугали людей в незапамятные времена»! Посмотрите
на Бородатую Женщину и Убийцу Марсиан! Они все ждут вас в шатре, заходите,
друзья, скорее, скорее, скорее!»
Я слышал, как поскрипывает карусель, приводимая в движение
паровым двигателем, и звякает колокол на вершине столба, когда кто-то из
лесорубов выигрывал для своей ненаглядной набивную игрушку. А радостные женские
крики подсказывали, что силу он продемонстрировал поистине молодецкую. Из тира
доносились выстрелы, где-то мычала корова и до меня начали долетать ароматы,
которые с детства ассоциировались с деревенскими ярмарками: запах
свежеиспеченного хлеба, жареных лука и перца, сахарной ваты, навоза и сена. Я
шел все быстрее, а гитары и контрабасы звучали все громче. Сердце учащенно
билось. Мне предстояло увидеть их выступление, увидеть на сцене Сару Тидуэлл и
«Ред-топов». И не в безумном сне, а наяву. Они уже начали, так что скорее,
скорее, скорее!
Дома Уэшбурнов (для миссис М. — дома Брикеров) как не
бывало. А чуть дальше того места, где ему предстояло появиться, по крутому
склону поднималась лестница с широкими деревянными ступенями. Она напомнила мне
другую лестницу, что вела от парка развлечений к берегу в Олд-Орчард. Тут
японские фонарики горели, несмотря на то что в небе светило солнце. Музыка
звучала все громче. Сара пела «Джимми Кларк Корн».
Я поднимался по ступеням навстречу смеху и крикам, музыке
«Ред-топов», поскрипыванию карусели, запахам жареной еды и домашних животных.
Венчала лестницу деревянная арка, по которой вилась надпись:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ФРАЙБУРГСКУЮ ЯРМАРКУ
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
В этот самый момент маленький мальчик в коротких штанишках и
женщина в рубашке навыпуск и юбке до лодыжек прошли под аркой, направляясь ко
мне. Они замерцали, одежда и плоть сделались прозрачными. Я видел их скелеты и
черепа, просвечивающие сквозь улыбки. Мгновение — и они исчезли.
И тут же у арки, со стороны ярмарки, появились два фермера:
один в соломенной шляпе, второй — с большой трубкой. Я понял, что арка —
пространственно-временной барьер, разделяющий ярмарку и Утащу. Однако я не
боялся, что этот барьер сможет каким-то образом воздействовать на меня. Барьер
существовал для других, я же составлял исключение.
— Все путем? — спросил я. — Я могу пройти?
На вершине столба «Испытай себя» громко и отчетливо звякнул
колокол. Один раз — да, два — нет. Я продолжил подъем.
Теперь я видел колесо Ферриса, вращающееся на фоне яркого
неба, то самое колесо, что запечатлела фотография, приведенная в книге Остина
«Дни Темного Следа». Каркас — металлический, ярко раскрашенные гондолы —
деревянные. К колесу вела широкая дорога, чем-то напоминающая центральный
проход в церкви, усыпанная опилками. Опилки набросали специально: практически
все мужчины жевали табак.
Несколько секунд я постоял на верхней ступеньке, оставаясь с
озерной стороны арки. Все-таки я боялся того, что может произойти, пройди я под
ней. Боялся умереть или исчезнуть, но еще больше боялся не найти пути назад, и
до конца вечности остаться гостем Фрайбургской ярмарки, проводившейся на рубеже
веков. Аналогичный случай описан в одном из рассказов Брэдбери.
Но Сара Тидуэлл перетянула меня в другой мир. Я не мог не
увидеть ее собственными глазами. Не мог не послушать, как она поет. Не мог, и
все тут.
Проходя под аркой, я почувствовал, как по телу пробежала
дрожь, до меня донесся многоголосый вздох. Вздох облегчения? Разочарования? Не
могу сказать. Я сразу понял, что по другую сторону арки все разительно
переменилось. Лицезреть какое-то событие через окно и присутствовать на нем —
далеко не одно и то же. Из наблюдателя я превратился в участника.
Цвета разом прибавили в яркости. Запахи, только что нежные,
едва уловимые, вызывающие ностальгию, едва я миновал барьер, стали резкими,
будоражащими, поэзия уступила место прозе. Где-то неподалеку жарили мясо и
сосиски, варили шоколад. Мимо прошли два мальчика с одним на двоих коконом
сахарной ваты. В руке каждый сжимал вязаный кошелек с несколькими монетками,
выделенными родителями по случаю праздника.
