Бен Меррилл падает на нее, все его сто девяносто фунтов. И
воздух выходит из ее легких едва слышным выдохом. Бен, который никогда не
танцевал с женщиной, не говоря уже о том, чтобы лежать на ней, мгновенно
возбуждается.
Смеясь, начинает тереться о нее, а когда Сара пускает в ход
ногти, он их не чувствует. Он словно превратился в один сплошной член, длиною с
ярд. Она пытается выбраться из-под него, и он идет ей навстречу, перекатывается
вместе с ней, так, что она оказывается сверху. А потом, к его полному
изумлению, она бьет лбом по его лбу. Перед глазами вспыхивают звезды, но ему
только восемнадцать лет, он силен как бык, так что сознание он не теряет,
никуда не девается и эрекция.
Орен Пиблз, смеясь, рвет на ей платье. «Куча мала!» — кричит
он и валится на нее сверху. И начинает тыкаться ей в зад, а Бен точно также
энергично тыкается снизу ей в живот. Тыкается и ржет, хотя кровь течет у него
по лицу из рассеченной брови.
И Сара знает, что погибла, если не сможет закричать. Если
она закричит, если Кито услышит ее, он побежит за помощью и Рег…
Но она не успевает даже открыть рот, потому что старый масса
приседает рядом на корточки и показывает ей нож с длиннющим лезвием «Только
вякни, и я отрежу тебе нос», — говорит он, и тут она сдается. Они все-таки
взяли над ней верх, потому что она не вовремя засмеялась. Вот уж не повезло,
так не повезло. Теперь их не остановить, и главное, чтобы Кито держался от них
подальше. Пусть себе собирает ягоды, собирает и собирает, еще час, а то и
больше. Он любит собирать ягоды, а через час этих мужчин здесь уже не будет.
Гарри Остер хватает ее за волосы, тянет вверх, срывает платье с плеча, начинает
целовать в шею.
Один только старый масса не набрасывается на нее. Старый
масса стоит в шаге от кучи малы, поглядывает вдоль улицы. Его глаза
превратились в щелочки. Старый масса похож на старого лиса, который передушил
тысячи кур и знает все ловушки и уловки, на которые только способен человек.
«Эй, ирландец, умерь свой пыл, — говорит он Гарри, затем оглядывает остальных.
— Оттащите ее в кусты, идиоты. В кусты, и подальше». В кусты они не
оттаскивают. Не могут. Слишком уж им хочется овладеть ею. Но они оттаскивают ее
за серый валун.
Считают, что дальше незачем. Она редко молится, но сейчас
ничего другого ей не остается. Она молит Господа, чтобы они оставили ее в
живых. Она молит, чтобы Кито держался отсюда подальше и не спешил наполнить
корзинку. А если заметит, что тут делается, не подходил бы к ним, а сразу бежал
за Регом.
— Открывай рот, сука, — хрипит Джордж Армбрастер. — И не
вздумай укусить.
Они имеют ее сверху и снизу, сзади и спереди, по двое и трое
одновременно. Они имеют ее там, где любой, кто идет по Улице, заметит их, но
старый масса стоит чуть в стороне, поглядывая то на молодых людей, попеременно
спускающих штаны и наваливающихся на единственную женщину, то на Улицу, чтобы
убедиться, что она по-прежнему пустынна.
Невероятно, но один из них, Фред Дин, говорит: «Извините,
мэм». — кончив ей в рот. Словно случайно задел ее, проходя мимо.
И конца этому не видно. Сперма течет ей в горло, сперма
залила промежность, кто-то укусил ее в левую грудь, и конца этому не видно. Они
молоды, сильны, и когда кончает последний, первый, о Боже, уже готов занять его
место. А на том берегу методисты поют «Возрадуемся, Иисус нас любит». Когда же
старый масса подходит к ней, она думает: осталось немного, женщина, он
последний, держись, еще чуть-чуть и все. Он смотрит на рыжего худенького
паренька и еще одного, который вертится и дергает головой, и велит им встать на
стреме.
А сам намеревается вкусить ее плоти. Теперь-то сопротивления
ждать не приходится. Он расстегивает пояс, расстегивает пуговицы ширинки,
спускает подштанники, черные на коленях, грязно-желтые в мотне, опускается на
колени, она видит, что маленький масса старого масса похож на змею со сломанным
хребтом, и не может удержаться от смеха.
Залитая горячей спермой насильников, она смеется, смеется,
смеется.
— Заткнись! — рычит Дивоур и бьет ее ребром ладони, едва не
сломав скулу и нос. — Прекрати ржать!
— Наверное, у тебя встал бы, сладенький, если б на моем
месте лежал один из твоих мальчиков, подняв к небу розовый зад? — спрашивает
она и вновь смеется, в последний раз.
Дивоур поднимает руку, чтобы опять ударить ее, их обнаженные
чресла соприкасаются, но его пенис так и не встает. Но прежде чем рука
опускается на ее лицо, звенит детский голосок: «Ма! Что они делают с тобой, ма?
Отпустите мою ма, сволочи!»
Она садится, сбрасывая с себя Дивоура, смех замирает, она
ищет и находит глазами Кито, мальчика лет восьми, стоящего на Улице в аккуратном
комбинезоне, соломенной шляпе и новеньких парусиновых башмаках, с корзинкой в
руке. Губы его посинели от черники. В широко раскрытых глазах застыли
недоумение и испуг.
— Беги, Кито! — кричит она. — Беги… Красное пламя вспыхивает
у нее в голове, она падает на спину, слышит доносящийся издалека голос старого
масса: «Поймайте его! Нельзя его отпускать».
А потом она катится по длинному темному склону, а потом,
заблудившись, уходит все дальше и дальше по коридору «Дома призраков», но даже
оттуда она слышит его, она слышит своего маленького, она слышит, как он кричит.
И я слышал его крик, опускаясь на колени у серого валуна, с пакетом в руке. Я
не помнил, как добрался сюда, не помнил, как шел по Улице, если и шел. Я
плакал, ужас, жалость, печаль переполняли меня. Она сошла с ума? Скорее всего.
А чему тут удивляться? Дождь еще лил, но небесные шлюзы уже начали
прикрываться. Несколько секунд я смотрел на свои руки, мертвенно-белые на фоне
серого валуна, потом огляделся. Дивоур и его прихвостни ушли.
* * *
В нос бил крепкий запах разложения, от которого я едва не
терял сознание. Но я порылся в пакете, достал стеномаску, шутки ради подаренную
мне Ромми и Джорджем, натянул ее на рот и нос. Осторожно вдохнул. Полегчало.
Запах не пропал, но уже не валил с ног, как ей того хотелось.
— Нет! — закричала она, когда я схватил лопату и начал
копать. Но я не останавливался, отбрасывая и отбрасывая землю, размягшую от
дождя, податливую.
— Нет! Не смей!
Я не оглядывался, чтобы не дать ей шанса оттолкнуть меня.
Внизу, на Улице, сил у нее куда больше, может, потому, что произошло все именно
здесь. Возможно ли такое? Я этого не знал и не хотел знать. Думал я только об
одном: закончить начатое. Когда попадались корни потолще, я перерезал их
прививочным ножом.
— Оставь меня в покое!
Вот тут я оглянулся, позволил себе один короткий взгляд.
Причина тому — странное потрескивание, которым сопровождался ее голос. Зеленая
Дама исчезла. Береза каким-то образом превратилась в Сару Тидуэлл. В зеленой
кроне я видел лицо Сары. Под дождем и ветром лицо это колебалось, расплывалось,
пропадало, появлялось вновь. И мне открылась разгадка происходящего. Я все
увидел в ее глазах. Почти что человеческих глазах, которые смотрели на меня из
листвы. И глаза эти переполняли ненависть и мольба.
