* * *
— Возьмите ее! — кричит Гарри. Фред Дин нагибается, достает
шляпу. Глаза у Фреда остекленели, как у боксера, пропустившего сильнейший удар.
За их спиной хрипит Сара Тидуэлл. Как и разжимающиеся и сжимающиеся пальцы на
руке мальчишки, высовывающейся из воды, хрип этот будет преследовать Дрейпера
Финни, пока он не нырнет в Идз-Куэрри. Джеред усиливает хватку, при этом
продолжая долбить Сару, пот льется с него рекой. Никакая стирка не смоет запах
этого пота с его одежды. Он придет к выводу, что это «пот смерти», и сожжет
одежду, чтобы избавиться от него.
И Гарри Остер хочет избавиться от всего этого.
Избавиться и не видеть больше этих людей, а особенно Джереда
Дивоура, которого уже называет Сатаной. Гарри не может прийти домой и взглянуть
в лицо отца, пока не закончится этот кошмар, пока жертвы не лягут в землю. А
его мать! Как ему теперь смотреть в глаза его любимой матери, Бриджет Остер,
круглолицей ирландки с седеющими волосами и необъятной, теплой грудью. Бриджет,
у которой всегда находилось для него доброе слово. Бриджет Остер, святой
женщины. Бриджет Остер, которая сейчас угощает пирогами прихожан на пикнике в
честь открытия новой церкви. Бриджит Остер, его дорогой мамочки. Как он сможет
предстать перед ее глазами, если она узнает, что его будут судить по обвинению
в изнасиловании и избиении женщины, пусть и чернокожей женщины? Вот он и тащит
упирающегося мальчишку на глубину.
Кито отчаянно сопротивляется. На шее Гарри появляется кровь.
(Но царапина маленькая, и вечером Гарри скажет матери, что неловко задел ветку
колючего куста, и позволит ей поцеловать царапину.) А потом он топит мальчишку.
Кито смотрит на него снизу вверх, лицо его расплывается перед глазами Гарри,
между лицом и поверхностью воды проплывает маленькая рыбешка. Окунек, думает
Гарри. На мгновение задумывается, а что видит мальчишка, глядя сквозь толщу
воды на лицо человека, который топит его, но тут же отгоняет эту мысль. Это
всего лишь ниггер, напоминает он себе. Паршивый ниггер. И тебе он — никто.
Рука Кито высовывается из воды, маленькая коричневая
ручонка. Гарри подается назад, не нужны ему новые царапины, но рука и не
тянется к нему, только торчит над водой. Пальцы сжимаются в кулак. Разжимаются.
Сжимаются в кулак. Разжимаются. Сжимаются в кулак.
Мальчишка вырывается уже не с такой силой, брыкающиеся ноги
опускаются вниз. Глаза, что смотрят на Гарри из глубины, становятся сонными, но
коричневая ручонка все торчит из воды, а пальцы сжимаются и разжимаются,
сжимаются и разжимаются. Дрейпер Финни плачет на берегу.
Он уверен, что сейчас кто-нибудь появится на Улице и увидит,
что они натворили, что они творят. Будь уверен: грехи твои выплывут наружу —
так говорится в Лучшей книге всех времен. Будь уверен. Он открывает рот, чтобы
сказать Гарри: «Прекрати. Может, еще не поздно повернуть все вспять, отпусти
его, пусть живет», — но ни звука не срывается с его губ. За его спиной
заходится в предсмертном хрипе Сара. А перед ним сжимаются и разжимаются пальцы
ее сына, которого топят, как котенка, сжимаются и разжимаются, сжимаются и
разжимаются. Когда же это закончится, думает Дрейпер. Господи, когда же это
закончится? И словно в ответ на его мольбу, локоть мальчика начинает
разгибаться, рука медленно уходит под воду, пальцы последний раз сжимаются в
кулачок и застывают. Еще мгновение рука торчит из воды, а потом…
* * *
Ладонью я хлопаю себя по лбу, чтобы отогнать видения. За
моей спиной трещат и ломаются мокрые кусты. Джо и ее соперница продолжают
отчаянную борьбу.
Я сунул руки в дыру в парусиновом саване, как хирург,
расширяющий операционное поле. Рванул. Со стоном парусина разорвалась от
верхней веревки до нижней.
Внутри лежало то, что осталось от матери с сыном: два
пожелтевших черепа, лбом ко лбу, словно ведущие задушевный разговор, женский,
когда-то красный, а теперь совсем уже выцветший пояс, клочки одежды и… куча
костей. Две грудные клетки, большая и маленькая. Две пары ног, длинные и
короткие. Бренные останки Сары и Кито Тидуэллов, похороненные у озера чуть ли
не сто лет тому назад.
Большой череп повернулся. Уставился на меня пустыми
глазницами. Зубы клацнули, словно хотели укусить меня, кости зашевелились. Некоторые,
из маленьких, тут же рассыпались в прах. Красный пояс дернулся, пряжка
приподнялась, словно голова змеи.
— Майк! — закричала Джо. — Поторопись! Поторопись!
Я выхватил мешочек из разорванного пакета, достал из него
пластиковую бутылку.
Lye still
[142]
В такие вот слова сложились буквы-магниты на передней панели
моего холодильника. Еще одно послание, которое не смог перехватить
цербер-охранник. Сара Тидуэлл — страшный противник, но она недооценила Джо…
недооценила телепатической связи тех, кто долгие годы прожил в радости и
согласии. Я съездил в «Саженцы и рассаду», купил бутылку щелока, а теперь
открыл ее и поливал щелоком кости Сары и ее сына, которые сразу начали
дымиться. Послышалось громкое шипение, какое раздается, если открыть бутылку с
пивом или с газированным напитком. Пряжка расплавилась. Кости побелели и
рассыпались, словно были из сахара. Перед моим мысленным взором вдруг возникли
мексиканские ребятишки, с леденцами на длинных палочках, отлитыми в виде
скелетов по случаю Дня поминовения усопших. Глазницы в черепе Сары расширялись,
а щелок заливался в темную пустоту — ту, что когда-то занимал ее мозг, ту, где
обретались ее созидающий дар и смеющаяся душа. В этих глазницах я сначала
прочитал изумление, а потом бесконечную печаль.
Челюсть отпала, зубы вывалились.
Череп сложился.
От пальцев не осталось и следа.
— О-о-о-о-о…
Вздох пронесся по мокрым деревьям, словно от порыва ветра,
только порыв этот не набрал силу, а затих в насыщенном влагой воздухе. Во
вздохе этом читалось безграничное горе и признание поражения. А вот ненависти я
не услышал; ненависть исчезла, сгорела в щелоке, который я купил в магазине
Элен Остер. А потом вздох, свидетельствующий об уходе Сары, сменился громким,
почти человеческим криком какой-то птички, который и вывел меня из транса. Я
поднялся с трудом (ноги едва держали меня) и оглядел Улицу.
Джо по-прежнему была рядом — полупрозрачный силуэт, сквозь
который я видел озеро и очередной вал черных туч, надвигающихся со стороны гор.
Что-то мелькало за ее спиной, возможно, птичка, на минуту покинувшая уютное и
безопасное гнездо, чтобы посмотреть, сильно ли изменился мир, но меня она
нисколько не интересовала. Я хотел видеть только Джо. Джо, которая пришла Бог
знает из какого далека и пережила немыслимые страдания ради того, чтобы помочь
мне. Я видел, что она вымоталась донельзя, измучена до предела, от нее осталось
совсем ничего. Но Тварь из потустороннего мира исчезла без остатка. Джо,
стоявшая в круге из скукожившихся березовых листьев, повернулась ко мне и
улыбнулась.
