Я кричал? Возможно.
— Тебя не устраивает «Патнам»? Я думаю, Дебру это очень
огорчит. Я также думаю, что Филлис Грэнн пойдет тебе навстречу практически во
всем…
«Ты спишь с Деброй, Гарольд?» — так и подмывало меня
спросить. А что, вполне логичное допущение — толстенький, пятидесятилетний
лысеющий коротышка Гарольд Обловски, трахающий мою светловолосую, утонченную,
аристократическую, обученную в «Смит»
[29]
редакторшу. Ты спишь с ней, и вы
обсуждаете мое будущее, лежа в постели в номере «Плазы»? Вы вдвоем пытаетесь
определить, сколько еще золотых яиц сможет снести эта старая курица, прежде чем
вы свернете ей шею и отправите в кастрюлю? Такие у вас планы?
— Гарольд, сейчас я не могу об этом говорить. Сейчас я не
хочу об этом говорить.
— А что случилось? Чего ты так расстроился? Я-то хотел тебя
порадовать. Черт, я думал, ты будешь прыгать до потолка.
— Ничего не случилось. Просто сейчас не время обсуждать
долговременные контракты. Извини, Гарольд. У меня что-то горит в духовке.
— Сможем мы вернуться к этому разговору на следующей не…
— Нет, — отрезал я и бросил трубку. Наверное, впервые за всю
мою сознательную жизнь я бросил трубку, оборвав разговор с человеком, которого
я знал. Раньше такой чести удостаивались только сотрудники телефонных
магазинов, которые желали всучить мне что-то абсолютно необходимое.
В духовке, разумеется, у меня ничего не горело. Потому что я
в нее ничего и не ставил. Так что зашагал я не на кухню, а в гостиную. Плеснул
себе виски, сел перед телевизором. Просидел перед ним четыре часа. Смотрел все
подряд и ничего не видел. За окнами продолжал бушевать буран. Завтра, решил я,
все деревья в Дерри превратятся в ледяные скульптуры.
В четверть десятого электричество отключилось, потом свет
зажегся на тридцать секунд, чтобы окончательно погаснуть. Я решил, что это
весомый повод для того, чтобы перестать думать о контракте, упомянутом
Гарольдом, и о том, в какой восторг пришла бы Джо, услышав про девять
миллионов. Я встал, выдернул из розетки шнур телевизора, чтобы тот не ожил в
два часа ночи (вот этого я мог бы и не опасаться: Дерри оставался без
электричества почти двое суток), и пошел наверх. Бросил одежду на пол у изножия
кровати, забрался в постель, даже не почистив зубы, и через пару минут заснул.
Не знаю, сколько я спал, прежде чем мне приснился этот кошмар.
То был последний сон из моего, как я его называю,
«Мэндерлийского сериала», кульминационный сон. И воздействие его многократно
усилилось кромешной тьмой, в которой я проснулся.
Начался сон, как и все прочие. Я шагаю по дороге,
прислушиваясь к цикадам и гагарам, смотрю на полоску темнеющего неба над
головой. Дохожу до проселка, и вот тут что-то меняется. Кто-то украсил
указатель
САРА-ХОХОТУШКА
маленькой яркой наклейкой. Я наклоняюсь к указателю и вижу,
что это наклейка радиостанции:
WBLM. РОК-Н-РОЛЛ ИЗ ПОРТЛЕНДА
С наклейки я перевожу взгляд на небо. Венера уже тут как
тут. Как обычно, я загадываю желание, как обычно, мне хочется, чтобы Джоанна
вновь была со мной.
Что-то большое ломится через лес, шуршит опавшая листва,
трещат ломающиеся ветки.
Тебе бы лучше спуститься вниз, звучит голос в моей голове.
На тебя выставили контракт, Майк.
Трехкнижный контракт, хуже не бывает. Я не могу
пошевелиться. Я не могу сдвинуться с места. Я могу только стоять. У меня в
голове возник психологический барьер, не позволяющий сделать и шага.
Но я уже понимаю, что это не так. Я могу идти. На этот раз я
могу идти. Радость охватывает меня. Я прорвал барьер. Во сне я думаю:
«Это все меняет! Это все меняет!»
Я ступаю на проселок, вдыхая запах опавшей хвои, то
переступая через валяющиеся на земле ветви, то отбрасывая их в сторону.
Поднимаю руку, чтобы смахнуть со лба влажные от пота волосы, вижу царапину на
тыльной стороне ладони. Останавливаюсь, с интересом начинаю ее разглядывать.
Не теряй времени, вновь оживает голос в моей голове. Иди
вниз. Тебе надо писать книгу.
Я не могу писать, отвечаю я. Эта часть моей жизни закончена.
Начались следующие сорок лет.
Нет, возражает голос. И безжалостная интонация, которую я в
нем уловил, путает меня до смерти. Ты не мог ходить, а не писать, а теперь сам
видишь, психологический барьер исчез. Так что быстренько спускайся вниз.
Я боюсь, признаюсь я голосу.
Боишься чего?
Ну… а если там миссис Дэнверс?
Голос не отвечает. Он знает, что я не боюсь
домоправительницы Ребекки де Уинтер. Она всего лишь книжный персонаж, мешок с
костями, ничего больше. Поэтому я продолжаю спуск. Ничего другого не остается,
но с каждым шагом нарастает охватывающий меня ужас, и где-то на полпути к
темной громаде бревенчатого дома меня уже бьет дрожь. Что-то там не так, там
меня поджидает беда.
Я убегу отсюда, думаю я. Убегу обратно, буду бежать до
самого Дерри, если потребуется, и никогда не вернусь назад.
Да только за спиной я слышу натужное дыхание и тяжелые шаги.
Лесная тварь уже вышла на проселок. И если я повернусь, одного ее вида будет
достаточно, чтобы лишить меня разума. Потому что надвигается на меня что-то
огромное, с красными глазами, злое и голодное.
И спасение я могу обрести только в доме.
Я шагаю дальше. Ветви кустарника, словно руки, хватают меня.
В свете поднимающейся луны (никогда раньше в моих снах луна не всходила, но и
сон не затягивался так надолго) шелестящие под ветерком листья складываются в
ухмыляющиеся физиономии. Я вижу подмигивающие мне глаза, растянутые в ухмылке
рты. А ниже — дом с темными окнами, и я знаю, что электричества нет, ураган
оборвал провода, и я буду нажимать на выключатель, нажимать и нажимать безо
всякого результата, пока чьи-то пальцы не сожмут мне запястье и не увлекут
меня, словно заждавшегося любовника, в темноту.
Позади уже три четверти проселка. Я вижу ступени лестницы,
сбегающей от коттеджа к озеру, я вижу плот на воде — черный квадрат на лунной
дорожке. Билл Дин уже поставил его на привычное место. И я вижу продолговатый
предмет, лежащий на полянке, которой у крыльца заканчивается проселок. Раньше
этого предмета там не было. Что же это?
Еще два или три шага — и я знаю ответ. Это гроб, тот самый,
из-за которого торговался Фрэнк Арлен, потому что, сказал он, владелец
похоронного бюро решил нажиться на мне. Это гроб Джо, лежит он на боку, крышка
сдвинута, и я вижу, что он пуст.
