— Что ж, тогда и будем искать другое решение, — сообщил я
пустому, залитому солнечным светом кабинету. Я стоял в дверях, со скрайбером
под мышкой, обливаясь потом. Вариантов нет.
В сравнении с клетушкой Джо мой кабинет казался обжитым и
заставленным мебелью. Меня встретили голые пол и стены. Ни ковра, ни
фотографий, стол и тот вынесли. Присутствие Джо в этой комнате более не
ощущалось, и внезапно я рассердился на Бренду Мизерв. Я вспомнил, как мать
выговаривала мне, если я по собственной инициативе делал то, что ей не
нравилось: «Ты слишком много на себя берешь, а?» Такие же чувства испытывал и
я, войдя к комнатку Джо: миссис Мизерв слишком много на себя взяла.
Может, прибиралась здесь не миссис М., послышался голос НЛО.
Может, это работа Джо. Ты об этом не думал, приятель?
— Это глупо, — ответил я. — С какой стати? Едва ли она
предчувствовала свою смерть. Особенно если учесть, что она купила…
А вот этого я не произнес. Во всяком случае, вслух. Решил,
что идея не из лучших.
И уже выходил в коридор, когда поток холодного воздуха, — и
откуда он только взялся в такую жару? — овеял мне лицо. Не тело, только лицо.
Ощущение удивительное: словно руки мягко похлопали по щекам и лбу. И
одновременно вздох донесся до моих ушей… нет, пожалуй, не вздох. Торопливый
шепот.
Я обернулся, ожидая увидеть покачивающиеся занавески на
окне, но они не шевелились.
— Джо? — спросил я, и при упоминании ее имени мое тело
сотрясла такая сильная дрожь, что я едва не выронил скрайбер. — Джо, это была
ты?
Никакой реакции. Ничьи, призрачные руки коснулись моего
лица, но занавески остались неподвижными, а ведь обязательно колыхнулись бы,
будь хоть малейшее движение воздуха. Все застыло. В том числе и высокий мужчина
с покрытым потом лицом и скрайбером под мышкой… Пожалуй, именно в том момент
окончательно стало ясно, что в «Саре-Хохотушке» я не один.
И что из этого, спросил я себя. Даже если это и так, что из
этого? Призраки не могут причинить вреда.
Тогда я действительно так думал.
* * *
Когда после ленча я зашел в студию Джо (там кондиционер
работал), я изменил свое мнение о Бренде Мизерв: все-таки слишком многого она
на себя не брала. Практически все, что раньше находилось в комнатке,
примыкающей к моему кабинету, во всяком случае то, что я помнил: квадратный
турецкий ковер, зеленый, связанный Джо коврик, большая фотография, на которой
она засняла луговые цветы, все перекочевало в студию. Словно миссис М. говорила
мне: я не могу облегчить твою боль и развеять печаль, и я знаю, что возвращение
сюда разбередит старые раны, но я могу собрать все то, что вызовет боль, в одно
место, чтобы ты не натыкался на память о Джо неожиданно для себя. Вот это мне
по силам.
В студии голых стен не было. Стены покрывали творения моей
жены. Связанные ею вещи, некоторые строгие, другие причудливые, квадраты из
батика, тряпичные куклы, абстрактные композиции из ленточек желтого, черного и
оранжевого шелка, фотографии цветов, а на книжной полке — незаконченная модель
«Сары-Хохотушки» из зубочисток и палочек от леденцов.
В одном углу стоял ее ткацкий станок и деревянный сундучок с
привязанной к ручке табличкой:
НИТКИ И ИГОЛКИ ДЖО! ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН.
В другом — банджо, на котором она пыталась научиться играть,
но отказалась от этой затеи, заявив, что от струн очень болят пальцы.
Третий угол занимало байдарочное весло и роликовые коньки со
сбитыми носами и лиловыми помпонами на шнурках.
Но более всего меня заинтересовал некий предмет, стоявший на
шведском бюро с убирающейся крышкой, которое занимало середину студии. При
жизни Джо, летом, осенью, в зимние уик-энды, которые мы здесь проводили, на
бюро горой лежали катушки с нитками, обрезки ткани, подушечки для иголок,
рисунки, иной раз книга о гражданской войне в Испании или о знаменитых
американских собаках. Джоанна не любила заниматься чем-то одним. Более того,
она обожала заниматься всем сразу. И ее стол наилучшим образом иллюстрировал ее
характер.
Теперь же я видел перед собой иное. Разумеется,
напрашивалось предположение о том, что миссис М. собрала со стола весь хлам и
рассовала по ящикам, но верилось в это с трудом. С какой стати ей этим
заниматься? Лишний труд.
А предмет, оставшийся на столе, прятался под серым
пластиковым футляром. Я протянул руки, чтобы снять его, но пальцы застыли в
дюйме или двух, потому что мне вспомнился (Дай ее сюда. Это мой пылесос) старый
сон. Воспоминание промелькнуло в моей голове и исчезло, совсем как дуновение
холодного воздуха несколькими минутами раньше. А как только оно исчезло, я снял
футляр с моей старой пишущей машинки «Ай-би-эм селектрик», которую я уже много
лет не видел. Даже не подозревал, что она до сих пор в доме. Я наклонился к
ней, заранее зная, что настроена она на шрифт «курьер», мой любимый. И,
разумеется, моя догадка подтвердилась.
Но каким образом моя пишущая машинка могла попасть в студию
Джоанны?
Она рисовала (пусть и не очень хорошо), фотографировала
(иной раз более чем удачно) и, случалось, продавала свои снимки, вязала,
вышивала, ткала и красила ткань, могла взять восемь из десяти основных гитарных
аккордов. Разумеется, она могла писать, как и практически все, кто защищал
диплом по английской литературе. Собственно, потому они и выбирали эту
дисциплину. Но демонстрировала ли она литературное дарование? Нет. Несколько ее
поэтических экспериментов закончились неудачно, и она поставила на этом крест.
«Ты пиши за нас обоих, Майк, — как-то сказала она мне. — Это твоя епархия. А я
буду понемногу заниматься всем остальным». Сравнивая уровень ее стихов с
достижениями в вышивке, вязании, фотографии, я склонялся к мнению, что она
приняла мудрое решение.
Но на ее столе стояла моя старая «Ай-би-эм». Почему?
— Письма, — высказал я догадку. — Она нашла мою «Ай-би-эм» в
подвале и принесла в студию, чтобы печатать письма.
Только Джо этого бы не сделала. Она показывала мне
большинство своих писем, часто просила дописать короткий постскриптум,
напоминая старую присказку о детях сапожника, остающихся без сапог («Подруги
жены писателя никогда не получают от тебя ни строчки, — упрекала она меня, — а
если бы не Александр Грэхем Белл, то твое общение с ними вообще бы свелось к
нулю»). И со времени нашей свадьбы я не видел ни одного ее письма,
отпечатанного на машинке. Она считала делом чести писать личные письма от руки.
Печатать она, конечно, умела и, если возникала необходимость, могла, пусть и
медленно, без единой ошибки напечатать на «Ай-би-эм» деловое письмо. Но для
этого она всегда использовала мой компьютер или собственный «пауэрбук».
— И что все это значит, милая? — спросил я и принялся
обследовать ящики.
