Она ответила, что они берутся, конечно, берутся.
В итоге в вечер, предшествующий их приходу, я провел
предуборочную инспекцию дома. Наверное, я хотел, чтобы женщины (двух я
совершенно не знал) не нашли ничего лишнего?
К примеру, шелковых трусиков Джоанны, засунутых за подушки
дивана («Что-то мы очень часто занимаемся этим на диване, Майк, — как-то
сказала она мне. — Ты заметил?»), или пустых банок из-под пива под креслом на
крыльце, а может, туалетную бумагу в унитазе, которую забыли спустить в
канализацию. По правде говоря, я не могу сказать, что именно я искал. Помните,
я же жил как во сне, и ясность мыслей обретал, лишь когда дело касалось
концовки романа (психопат-убийца завлек мою героиню на крышу многоэтажки с
твердым намерением столкнуть ее вниз) или изготовленного фирмой «Норко» теста
на беременность, который Джо купила в день смерти. Ингалятор от насморка,
сказала она. Рыбное филе на ужин, сказала она. И в ее глазах я не заметил
ничего такого, что заставило бы меня заглянуть в них второй раз.
* * *
Завершая инспекцию, я заглянул под нашу кровать и нашел
книгу на стороне Джо. Она только-только умерла, но если в доме где-то и
собирается пыль, так это в Подкроватном королевстве. Светло-серый налет,
который я увидел на глянцевой обложке, достав книгу, напомнил мне о лице и
руках лежащей в гробу Джоанны… Джо в Подземном царстве. В гробу тоже пыльно?
Скорее всего, нет, но…
Я отогнал эту мысль. Она прикинулась, будто уходит, но весь
день пыталась вновь пробраться мне в голову, словно белый медведь Толстого.
Джоанна и я — выпускники университета штата Мэн. Оба
защищали диплом по англоязычной литературе. Как и многие другие, мы влюбились в
сладкозвучный голос Шекспира и обожали цинизм горожан Тилбюри, который сумел
донести до нас Эдвин Арлингтон Робинсон
[8]
. Однако вместе нас свел не поэт и
эссеист, а Сомерсет Моэм, пожилой писатель-драматург с сердцем романтика и
лицом, на котором отчетливо читалось презрение к роду человеческому (хотя
практически на всех фотографиях между лицом и объективом вставала пелена сигаретного
дыма). Поэтому я не удивился, обнаружив под кроватью «Луну и грош». Роман этот
я прочел в юношестве, причем не один раз, а дважды, естественно, отождествляя
себя с Чарлзом Стриклендом (но в Южные моря я хотел отправиться, чтобы писать
книги, а не рисовать).
Вместо закладки она воспользовалась игральной картой бог
знает из какой колоды. Открывая книгу, я вспомнил слова, сказанные ею на заре
нашего знакомства. Случилось это на семинаре «Английская литература 20-го
столетия», наверное, в 1980 году. Джоанна Арлен училась тогда на втором курсе,
я — на последнем, а на «Английскую литературу 20-го столетия» ходил потому, что
в тот последний для меня семестр у меня появилось свободное время. «Через сто
лет, — заявила она на семинаре, — литературных критиков середины двадцатого
века заклеймят позором за то, что они обласкали Лоренса
[9]
и пренебрегли
Моэмом». Слова эти вызвали доброжелательный смех (все студенты знали, что
«Женщины в любви» — одна из лучших книг, когда-либо написанных). Я не засмеялся
— влюбился.
Игральная карта лежала между страницами 102 и 103: Дирк
Струве только что узнал, что его жена уходит к Стрикленду, так назвал Моэм Поля
Гогена. Рассказчик (повествование ведется от первого лица) пытается поддержать
Струве. «Мой дорогой друг, ну что ты так печалишься. Она вернется…»
— Тебе-то легко так говорить, — бросил и комнате, теперь
принадлежащей мне одному.
Я перевернул страницу и прочитал:
«Оскорбительное спокойствие Стрикленда лишило Струве
остатков самообладания. В слепой ярости, не осознавая, что делает, он бросился
на Стрикленда. Тот не ожидал нападения и пошатнулся, но силы ему хватало, даже
после тяжелой болезни, поэтому мгновением спустя Струве, неожиданно для себя,
оказался на полу.
— Смешной вы человечишка, — молвил Стрикленд».
И тут до меня дошло, что Джо никогда не перевернет страницу
и не узнает, что Стрикленд назвал исполненного праведным гневом Струве смешным
человечишкой. В этот момент истины, который мне не забыть никогда (как можно?
То были едва ли не худшие мгновения моей жизни), я понял, что это не ошибка,
которую можно исправить. И не кошмарный сон, от которого можно пробудиться.
Джоанна мертва.
Горе отняло у меня последние силы. Мы плачем глазами,
другого не дано, но в тот вечер я почувствовал, что плачет все мое тело, каждая
его пора. Я сидел на краю кровати, держа в руке карманное издание романа
Сомерсета Моэма «Луна и грош», и рыдал навзрыд. Потом я, конечно, понял, что
ревел не без причины. Несмотря на труп, который я опознал на цветном экране
монитора с высокой разрешающей способностью, несмотря на похороны и тенорок
Пита Бридлава, спевшего любимый псалом Джоанны, несмотря на короткую службу у
могилы и брошенную на гроб землю, я не верил в случившееся. А вот книжке
карманного формата, выпущенной издательством «Пенгуин», удалось преуспеть там,
где потерпел неудачу серый гроб, — она доказала, что Джоанна мертва.
«Смешной вы человечишка, — молвил Стрикленд».
Я откинулся на кровать, закрыл лицо руками и плачем загнал
себя в сон, как делают дети, когда им очень плохо. И мне тут же приснился
кошмар. В нем я проснулся, увидел, что книга «Луна и грош» по-прежнему лежит
рядом со мной на покрывале, и решил положить ее туда, где нашел, то есть под
кровать. Вы знаете, как перемешиваются во сне реальность и фантазии: логика в
них, что часы Дали, которые становятся такими податливыми: их можно развесить
по веткам, как половики.
Я вернул игральную карту на прежнее место, между страницами
102 и 103, окончательно и бесповоротно убрал указательный палец со строчки
«Смешной вы человечишка, — молвил Стрикленд», перекатился на другую половину
кровати, опустил голову, перевесившись через край, с тем чтобы положить книгу
именно на то место, с которого я ее и поднял.
Джо лежала среди катышков пыли. Паутинка свесилась с
кроватной пружины и ласкала ей щеку, словно перышко. Рыжеватые волосы потеряли
привычный блеск, но глаза — черные, живые — злобно горели на бледном, как
полотно, лице. А когда она заговорила, я понял, что смерть лишила ее рассудка.
— Дай ее сюда, — прошипела она. — Это мой пылесос. — И
выхватила у меня книгу, прежде чем я успел протянуть к ней руку. На мгновение
наши пальцы соприкоснулись. Ее были холоднее льда. Она раскрыла книгу
(игральная карта вывалилась) и положила ее себе на лицо. А когда Джо скрестила
руки на груди и застыла, я понял, что надето на ней то самое синее платье, в
котором мы ее похоронили. Она вышла из могилы, чтобы спрятаться под нашей
кроватью.
