— У Дивоура будет свой адвокат?
Джон рассмеялся:
— Как насчет пяти или шести?
— Вы серьезно?
— Старичку восемьдесят пять лет. На «феррари» он уже не
поедет, в Тибет не полетит, с проститутками завязал, если он, конечно, не
супермен. Так на что ему тратить деньги?
— На адвокатов, — без запинки ответил я.
— Именно так.
— А Мэтти Дивоур? Кто выступит на ее стороне?
— Благодаря вам, у нее есть я. Прямо-таки роман Джона
Гришема
[71]
, не так ли? Но сейчас меня интересует Дарджин, опекун ad litem.
Если Дивоур не ожидал серьезного сопротивления, он мог предпринять попытку
искусить Дарджина. А Дарджину возможно, не хватило ума, чтобы устоять. Кто
знает, что мы сможем найти, если копнем глубже.
Но я еще не утолил любопытство.
— У нее есть вы. Благодаря мне. А если бы я не сунулся в это
дело? Что бы она тогда получила?
— Бабки. Это означает…
— Я знаю, что это означает. Не может быть!
— Таково уж американское правосудие. Вы же знакомы с этой
леди, которая держит в руке весы? Обычно ее статуя возвышается перед зданием
городского суда.
— Что-то такое я видел.
— Наденьте на нее наручники, рот залепите пластырем,
изнасилуйте и вываляйте в грязи. Понравится вам итог? Мне — нет. Но именно так
работает закон, решая вопросы опеки, если истец богат, а ответчик беден. А
равенство полов только усугубляет ситуацию: матери обычно бедны, а в силу этого
пресловутого равенства они уже не могут рассчитывать, что суд автоматически
примет решение в их пользу.
— Значит, без вас Мэтти Дивоур в суде делать нечего?
— Да, — без обиняков ответил Джон. — Позвоните мне завтра и
скажите, что она готова воспользоваться моими услугами.
— Надеюсь, что позвоню.
— Я тоже. И… есть еще один момент.
— Какой?
— В телефонном разговоре с Дивоуром вы солгали.
— Чушь собачья!
— Нет-нет, мне, конечно, неприятно выводить на чистую воду
любимого писателя моей сестры, но вы солгали и прекрасно это знаете. Вы сказали
Дивоуру, что мать и дочь были вместе, ребенок собирал цветы, а мамаша умиленно
за ней наблюдала. Осталось только упомянуть о пасущемся на лужке олененке
Бемби.
Я выпрямился в кресле. Меня словно огрели по голове пыльным
мешком. Я понял, что учел далеко не все.
— И все-таки, я ему не лгал. Я же не говорил ему, что я
видел конкретно. Использовал только сослагательное наклонение. Высказывал
исключительно свои предположения. Не раз употреблял такие слова, как «наверное,
возможно, допустим». Я это хорошо помню.
— Если он записал ваш разговор на пленку, у вас появится
возможность еще раз подсчитать, сколько раз вы употребили эти самые слова.
Сразу я не ответил. Вспоминал наш разговор, вспоминал
гудение в телефонной линии, характерное гудение, которое помнил по моим прежним
приездам в «Сару-Хохотушку». Не показалось ли мне, что в субботу вечером гудело
чуть сильнее, чем раньше?
— Вполне возможно, что он записал наш разговор на
магнитофон, — с неохотой признал я.
— Вот-вот. А если адвокат Дивоура передаст пленку судебному
опекуну, как будет звучать ваш голос?
— Это будет голос человека, который хочет что-то скрыть.
— Или человека, пребывающего в собственном мире. Вам это
простительно, не так ли? В конце концов вы — писатель и этим зарабатываете на
жизнь. На судебном слушании адвокат Дивоура обязательно об этом упомянет. А
если вызовет в свидетели человека, который проезжал мимо вскоре после появления
Мэтти, человека, который покажет, что юная мама выглядела очень испуганной и
взволнованной, за кого вас тогда примут?
— За лжеца. Черт!
— Бояться нечего, Майк. Держите хвост пистолетом.
— С чего?
— Разрядите их ружья, прежде чем они выстрелят. Расскажите
Дарджину то, что вы видели. Пусть все внесут ваши показания. Сделайте упор на
то, что девочка считала себя в полной безопасности. Особо отметьте белую линию.
— А если потом они прокрутят пленку и как я буду после этого
выглядеть?
— Нормально. Разговор по телефону — это не показания,
которые дают под присягой. Вы сидели на террасе, думали о своем, любовались
фейерверком. И вдруг вам звонит какой-то старый козел. Начинает наезжать на
вас. Вы же не давали ему ваш телефонный номер?
— Нет.
— И ваш номер не внесен в справочник?
— Нет.
— И хотя он представился Максуэллом Дивоуром, на самом деле
он мог быть кем угодно.
— Совершенно верно.
— Даже шахом Ирана.
— Нет, шах умер.
— Ладно, шаха исключим. Но он мог быть назойливым соседом
или каким-то озорником.
— Да.
— И вы разговаривали с ним, держа в голове такие мысли. Но
теперь вы участвуете в судебном процессе, а потому говорите правду, только
правду и ничего, кроме правды.
— Абсолютно верно! — Возникшее незадолго до этого ощущение,
что мой адвокат отдалился от меня, исчезло бесследно.
— Лучшая линия поведения, Майк, — говорить правду, —
назидательно произнес он. — За исключением некоторых случаев. Но наш к ним не
относится. С этим мы разобрались?
— Да.
— Отлично, тогда на сегодня все. Завтра в одиннадцать жду
звонка от вас или Мэтти Дивоур. Лучше бы услышать ее голос.
— Я постараюсь.
— Если она станет упираться, вы знаете, какие привести
аргументы?
— Думаю, что да. Спасибо, Джон.
— Так или иначе, мы скоро поговорим вновь. — И он положил
трубку.
Какое-то время я сидел, не шевелясь. Потом нажал кнопку
включения телефона и еще раз нажал, отключая связь. Не чувствовал я себя
готовым к разговору с Мэтти. И решил прогуляться.
