— Не знаю. — Я думал об ударах по плитам гидроизоляции в
темноте подвала. Я думал о том же слове «привет», собранном из магнитов на
передней панели холодильника. Я думал о ребенке, плачущем в ночи. У меня
похолодела кожа. Не просто похолодела — онемела. Так бывает, когда Нечто из
потустороннего мира проникает в твой дом и касается твоего загривка.
— Может, это призраки? — она нерешительно улыбнулась, и в ее
улыбке было больше страха, чем веселья.
Я открыл было рот, чтобы рассказать о том, что происходило в
«Саре-Хохотушке», но тут же закрыл. Потому что передо мной встала дилемма: или
обсуждать паранормальные явления, или вернуться в реальность. В которой Макс
Дивоур пытался заграбастать свою внучку.
— Почему бы и нет?
— Жаль, что я не вижу вашего лица. Вы ведь хотите мне что-то
сказать. Что?
— Честно говоря, сейчас я хотел бы поговорить с вами о Кире.
Идет?
— Идет.
В отсвете углей жаровни я видел, что она вся сжалась, словно
готовясь принять удар.
— Меня повесткой вызвали в Касл-Рок. В пятницу я должен дать
показания. Элмеру Дарджину, он — Кирин опекун ad litem…
— Этот маленький жабенок для Ки — никто! — взорвалась Мэтти.
— Он — марионетка моего свекра, точно так же, как и Дикки Осгуд, который
оформляет все его сделки по недвижимости! Дикки и Элмер Дарджин раньше пили
вместе в «Веселом тигре», до того, как началась подготовка судебного процесса.
Потом кто-то им сказал, что эти пьянки могут быть истолкованы не в пользу
Дивоура, и они там больше не появляются.
— Вручил мне повестку помощник шерифа Джордж Футмен.
— Еще один его прислужник. — Мэтти обреченно вздохнула. —
Дикки Осгуд — змея, а Джордж Футмен — злобный дворовый пес. Его дважды чуть не
выгнали из полиции. Еще раз, и он будет работать только на Макса Дивоура.
— Он меня напугал. Я старался этого не показывать, но
напугал. А когда меня пугают, я начинаю злиться. Я позвонил моему агенту в
Нью-Йорк, а потом нанял адвоката. Который специализируется на процессах об
опеке.
Я старался понять, как она восприняла мои слова, но ничего у
меня не вышло, хотя мы сидели совсем рядом. Она сидела в той же позе — женщина,
готовая выдержать тяжелые удары. А может, Мэтти их уже выдерживала.
Медленно, не позволяя себе спешить, я пересказал ей разговор
с Джоном Сторроу. Выделил его слова о равенстве полов. Подчеркнул, что в данном
случае это обстоятельство играет против нее: судье Рэнкорту будет проще
передать Киру Дивоуру. Сделал я упор и на то, что Дивоур способен нанять целую
толпу адвокатов, не говоря уж о свидетелях, которые за деньги, полученные от
Осгуда, постараются облить ее грязью. А в конце я упомянул о том, что завтра, в
одиннадцать утра, Джон хочет поговорить с кем-то из нас, и, по его мнению,
будет лучше, если позвонит ему она. Потом я замолчал. Пауза длилась, нарушаемая
только стрекотом цикад да доносящимся издалека ревом мотора. На Шестьдесят
восьмой дороге погасла вывеска «Лейквью дженерал»: закончился еще один торговый
день. Мне не нравилось молчание Мэтти. Я опасался, что приведет оно к взрыву
негодования. К праведному гневу янки. Но мне оставалось лишь ждать, когда она
таки спросит, кто дал мне право вмешиваться в ее дела.
Однако когда она заговорила, в голосе слышались усталость и
обреченность. У меня даже защемило сердце. Но я твердо решил довести дело до
конца. «Это суровый мир, Мэтти, — хотелось сказать мне ей, — так что поблажек
от меня не жди».
— Зачем вы это делаете? — спросила она. — Зачем вы наняли
дорогого Нью-йоркского адвоката, чтобы он защищал мои интересы? Вы ведь это
предлагаете, не так ли? Речь идет об этом, потому что я нанять его не смогу.
После смерти Лэнса я получила тридцать тысяч долларов страховки, и в этом мне
повезло. Его застраховал один из его приятелей по «Уэррингтону», чуть ли не в
шутку, но, если бы не страховка, прошлой зимой я лишилась бы трейлера. В
«Уэстерн сейвингс» могут вникнуть в проблемы Дикки Брукса, но на Мэтти
Стенчфилд Дивоур им наплевать. В библиотеке, после вычета налогов, я получаю
сто долларов в неделю. Значит, вы предлагаете оплатить услуги адвоката. Так?
— Так.
— Почему? Вы ведь нас даже не знаете.
— Потому что… — Я замолчал. Помнится, мне хотелось, чтобы
Джо в тот момент пришла ко мне на помощь. Я попытался вызвать из подсознания ее
голос, чтобы она подсказала мне правильные слова, которые я озвучил бы и выдал
за свои. Но Джо молчала. И мне пришлось отдуваться одному.
— Потому что теперь я не живу, а существую, — наконец
проговорил я, и эти слова поразили меня самого. — И я вас знаю! Я ел вашу еду,
я читал Ки сказки, она заснула у меня на руках… и, может, я спас ее жизнь,
когда унес с мостовой. Точно мы никогда этого не узнаем, но, возможно, спас. Вы
знаете, что говорили по этому поводу древние китайцы?
Я не ожидал услышать ответ, вопрос был скорее риторический,
но Мэтти меня удивила. Причем не в последний раз.
— Если ты спасаешь чью-то жизнь, то берешь на себя
ответственность за этого человека.
— Все так, но, думаю, дело в том, что мне надоело просто
существовать, хочется что-то сделать. Я оглядываюсь на четыре года, прожитые
после смерти жены, и вижу пустоту. Я не написал даже книги, в которой
стенографистка Марджори встречает прекрасного незнакомца.
Она обдумывала мои слова, провожая взглядом громадный
трейлер, который с ревом промчался по шоссе, заливая пустынную дорогу ярким
светом фар.
— Только не «болейте» за нас. — В голосе звучала
сдерживаемая ярость. — Не «болейте» за нас, как раз в неделю «болеет» он за
свою команду. Мне нужна помощь, и я это знаю, но не могу ее принять. Просто не
могу. Мы — не команда, Ки и я. Понимаете?
— Прекрасно понимаю.
— Вы ведь знаете, что скажут в городе, так?
— Да.
— Я — очень удачливая, правда? Сначала я вышла замуж за сына
очень богатого человека, а после его смерти меня взял под свое крылышко другой
богатый человек. И теперь мне осталось только выйти замуж за Доналда
Трампа
[74]
.
— Перестаньте.
— Я бы сама в это поверила, если б была в другом лагере. Но
я постоянно задаюсь вопросом: а замечает ли кто-нибудь, что удачливая Мэтти
по-прежнему живет в ржавом трейлере и не может позволить себе медицинской
страховки? А ее ребенку делают прививки за счет благотворительного фонда. Мои
родители умерли, когда мне еще не исполнилось шестнадцати. У меня есть еще брат
и сестра, но они гораздо старше меня и живут в других штатах. Родители мои
крепко выпивали. Не дрались, не били меня… Пьяницы бывают разные. Отец водил
тяжелый грузовик. Мать держала в подвале парикмахерскую. И мечтала о розовом, а
ля «Мэри Кей»
[75]
, «кадиллаке». Он утонул в Кевадин-понд. Она захлебнулась в
собственной блевотине шестью месяцами позже. Как вам это нравится?
