— Безусловно. — Она это и так знала.
— Когда ты пишешь, тебя мучает совесть?
— Когда я пишу, то не могу думать ни о чем другом, кроме
одного. — И я перекатился на Джо.
— Дорогой… — Это слово она произнесла тем капризным
голоском, который особенно возбуждал меня. — Между нами чей-то пенис.
И когда мы ласкали друг друга, я окончательно понял
следующее: во-первых, она не кривила душой, говоря, что ей понравилась моя
книга (черт, у меня не было в этом сомнений с того самого момента, как я
увидел, с каким увлечением она читает рукопись), а во-вторых, мне нет нужды
стыдиться написанного, по крайней мере по ее убеждению я ничего постыдного не
сотворил. И еще, в оценке моей работы я должен исходить исключительно из нашего
семейного мнения, которое формируется на основе ее точки зрения и, естественно,
моей.
Слава Богу, она тоже любила Моэма.
* * *
Ви-Си Эндрюс с членом я пробыл десять лет… Четырнадцать,
если добавить четыре года после смерти Джоанны, когда продолжали выходить мои
книги. Первые пять лет я издавался в «Рэндом», потом мой агент получил
чрезвычайно выгодное предложение от «Патнам»
[11]
, и я сменил издателя.
Вы видели мою фамилию в списках бестселлеров, если ваша
воскресная газета печатает не десять, а пятнадцать первых позиций. Я не
сравнялся с Клэнси, Ладлемом или Гришемом, но многие мои книги издали в
переплете
[12]
(у Ви-Си Эндрюс, как-то сказал мне Гарольд Обловски, все книги
выходили исключительно в обложке, несмотря на популярность ее романов), а
однажды я занял пятую строчку в списке бестселлеров в «Таймс», с моим вторым
романом, который назывался «Мужчина в красной рубашке». Ирония судьбы, но одной
из книг, которая не позволила мне подняться выше, была «Стальная машина» Теда
Бюмонта
[13]
(он опубликовал роман под псевдонимом Джордж Старк). В те дни у
Бюмонтов был летний коттедж в Касл-Роке, в пятидесяти милях южнее нашего
загородного дома на озере Темный След. Теда уже нет среди нас. Самоубийство. Не
знаю, был ли тому причиной писательский психологический барьер.
Я стоял на границе магического круга мега-бестселлеров, но
нисколько не переживал из-за того, что не могу прорваться внутрь. Мне еще не
исполнилось тридцати одного, а нам уже принадлежали два дома: старинный,
построенный в стиле Эдуарда
[14]
, особняк в Дерри и приличных размеров коттедж
на озере в западной части Мэна. «Сара-Хохотушка», так называли этот бревенчатый
дом местные жители. Причем дома именно принадлежали нам, поскольку мы полностью
за них расплатились, тогда как многие пары нашего возраста почитали за счастье,
если банки соглашались дать им на покупку дома кредит. Мы были богаты и
счастливы и спокойно смотрели в будущее. Я не считал себя Томасом Вулфом (не
считал даже Томом Вулфом и Тобиасом Вулффом)
[15]
, но мне хорошо платили за
работу, которая мне нравилась, и я полагал, что лучше ничего на свете и быть не
может.
Я попал в разряд середнячков. Критика меня игнорировала,
работал я в строго определенном жанре (очаровательная молодая женщина встречает
на своем пути интересного незнакомца), труд мой хорошо оплачивался, поскольку
общество понимало, что обойтись без меня нельзя. Точно так же относятся к
разрешенным в штате Невада публичным домам: основному инстинкту надобно давать
выход, а потому кто-то должен заниматься Этим Самым Делом. Я занимался Этим
Самым Делом с большим желанием (а иногда мне с энтузиазмом помогала Джо, в
случаях, когда я оказывался на сюжетной развилке), и в какой-то момент —
кажется, после избрания Джорджа Буша, — наш бухгалтер сообщил, что мы —
миллионеры.
Конечно, нашего богатства не хватило бы, чтобы купить личный
реактивный самолет (как Гришем) или профессиональную футбольную команду (как Клэнси),
но по меркам Дерри, штат Массачусетс, мы просто купались в деньгах. Мы
несчетное количество раз занимались любовью, посмотрели тысячи фильмов,
прочитали тысячи книг (Джо складывала свои на пол у кровати). А главное — и
наверное, это следует почитать за счастье — мы не знали, сколь краткий нам
отпущен срок.
* * *
Не единожды я задумывался, а не нарушение ли ритуалов
приводит к возникновению писательского психологического барьера? Днем я,
конечно, отметал эти мысли, не люблю рассуждений о сверхъестественном, но ночью
у меня возникали проблемы. Ночью у мыслей есть особенность срываться с поводка
и гулять на свободе. А если ты всю взрослую жизнь выдумываешь сюжеты и
переносишь их из головы на бумагу, мыслям сорваться с поводка куда как проще.
То ли Бернард Шоу, то ли Оскар Уайльд сказал, что писатель — это человек,
который научил свой разум вести себя неподобающим образом.
Но так ли уж крамольна мысль о том, что нарушение ритуалов
сыграло свою роль, и внезапно и неожиданно (по крайней мере неожиданно для
себя) я кончился как писатель? Когда ты зарабатываешь хлеб в выдуманных мирах,
граница между тем, что есть на самом деле, и тем, что кажется, слишком размыта.
Художники иногда отказываются рисовать, не надев определенной шляпы.
Бейсболисты, у которых пошел удар, не меняют носки.
Ритуал начался со второй книги, единственной, из-за которой,
насколько мне помнится, я очень нервничал. Наверное, я вновь переболел болезнью
второкурсника: им всегда кажется, что после первого успеха обязателен провал.
Кстати, на одной из лекций по курсу американской литературы профессор сказал,
что из всех американских писателей только Харпер Ли удалось избежать
панического страха за вторую книгу.
Заканчивая «Мужчину в красной рубашке», я остановился в шаге
от финишной черты. До приобретения старинного особняка на Бентон-стрит в Дерри
оставалось еще два года, но «Сару-Хохотушку», коттедж и участок земли на озере
Темный След мы уже купили, хотя еще не обставили и не пристроили студию Джо.
Там я и дописывал «Мужчину».
Я отодвинул стул, поднялся из-за стола, на котором стояла
моя старенькая «Ай-би-эм селектрик» (тогда я еще не освоил компьютер) и прошел
на кухню. Сентябрь уже перевалил на вторую половину, дачники в большинстве
своем разъехались, и никакие посторонние шумы не заглушали крики гагар. Солнце
садилось, гладкая поверхность озера горела холодным оранжево-красным огнем. Это
воспоминание осталось со мной навсегда, яркое и живое. Иной раз мне даже
кажется, что достаточно небольшого усилия воли, чтобы оно вновь стало
реальностью. Вот я и задумываюсь: а что бы изменилось, если бы тогда все было
иначе?
