Еще раньше я поставил в холодильник бутылку «тэттинжера» и
два бокала. Теперь я достал их и на жестяном подносе, который обычно
использовался для транспортировки кувшинов с холодным чаем или «кул-эйдом» из
кухни на террасу, где коротала время Джо, или в гостиную, где я работал, и
понес к Джоанне.
Она сидела в кресле-качалке и читала (не Моэма, а Уильяма
Денброу, одного из ее любимых современных писателей).
— О-о-о, — протянула она, заложив закладкой страницу и
закрывая книгу. — Шампанское! По какому случаю?
Вы понимаете, как будто она не знала.
— Дело сделано. Mon livre est tout fini
[16]
.
Джоанна и была той самой основой, без которой ритуал терял
свою силу. Мы практически всегда пили шампанское, и она практически всегда шла,
в мой кабинет, чтобы завершить ритуал, но все-таки не после каждой книги.
— Что ж, — улыбаясь, она взяла с подноса, с которым я перед
ней склонился, один бокал. — Значит, есть повод выпить, верно?
Теперь я понимаю, что основа любого ритуала — всего лишь
малая его толика, можно сказать, единственное магическое слово в тарабарщине
заклинания. Последняя фраза.
Однажды, за пять лет до ее смерти, в тот день, когда я
закончил книгу, Джоанна находилась в Ирландии. Уехала с подругой. Я выпил
шампанское в одиночестве, сам отпечатал последнюю фразу (тогда я уже работал на
«макинтоше», который умел делать бог весть что, хотя я использовал его
исключительно как пишущую машинку), и меня это нисколько не смутило. Во всяком
случае, в ту ночь я спал как младенец. Но я позвонил в гостиницу, в которой
остановились она и Брин, ее подруга. Сообщил ей, что закончил книгу, и услышал
слова, ради которых, собственно, и звонил. Слова, которые скользнули в ирландский
телефонный провод, добрались до микроволнового передатчика, вознеслись, как
молитва, к спутнику связи, а потом спустились вниз, в мое ухо: «Что ж, значит,
есть повод выпить, верно?»
Обычай этот пошел, как я и говорил, со второй моей книги.
Когда мы выпили шампанского, сначала по одному бокалу, затем — по второму, я
повел ее в кабинет, где стояла пишущая машинка с вставленным в нее листом
бумаги. На озере последняя гагара криком призвала темноту.
— Я думала, ты закончил книгу.
— Осталось последнее предложение, — ответил я. — Книга, как
ты понимаешь, посвящена тебе, и я хочу, чтобы последнюю точку в ней поставила
ты.
Она не запротестовала, не засмеялась, просто посмотрела на
меня, чтобы понять, не шутка ли это. Я кивнул, показывая, что настроен
серьезно, и она села на мой стул. Она недавно выкупалась, и ее волосы,
схваченные сзади белой эластичной лентой, были темнее обычного. Я коснулся их
рукой. Они напоминали влажный шелк.
— С красной строки? — спросила она, глядя на меня словно
молоденькая секретарша на босса.
— Нет, — покачал я головой. — Продолжай. — И я продиктовал
предложение, которое сложилось у меня в голове еще до того, как я поднялся
из-за стола и пошел за шампанским. — «Через голову он снял с ее шеи цепь, и бок
о бок они спустились по лестнице к дожидающемуся внизу автомобилю».
Джоанна все напечатала, вновь посмотрела на меня.
— Все. Теперь, полагаю, надо напечатать «Конец».
Джо дважды нажала на кнопку «Возврат каретки», затем
выставила ее по центру, и ай-би-эмовским шрифтом «курьер» (моим любимым),
отпечатала последнее слово.
— А что за цепь он снял с ее шеи? — спросила она.
— Чтобы это узнать, надо прочесть книгу.
Она сидела у стола, я стоял позади нее, так что она без
труда добралась до нужного ей места. И когда заговорила, губы ее елозили по
самой чувствительной части моего тела. А разделяли губы и эту самую часть лишь
трусы из хлопчатобумажной ткани.
— У наш ешть шпошобы жаштафить тефя гофорить.
— Похоже на то.
* * *
Я по крайней мере попытался возродить ритуал в тот день,
когда закончил «Вниз с самого верха». От него осталась только форма, магическое
содержание исчезло, но я в общем-то этого и ожидал. И пошел на это не из
суеверия, а от уважения и любви. Если хотите, совершил ритуал в память о
Джоанне. Или, если угодно, ритуал этот стал настоящей поминальной службой,
которую я смог провести через месяц после того, как тело Джоанны легло в землю.
В третьей декаде сентября по-прежнему стояла жара, в
последние годы не случалось такого жаркого лета. Заканчивая книгу, я постоянно
думал о том, как мне недостает Джоанны, но мысли эти не мешали мне работать.
Упомяну вот еще о чем: я оставался в Дерри, из-за жары ходил по дому в одних
трусах, но ни разу не подумал о том, чтобы перебраться в наш коттедж у озера.
Словно из моей памяти исчезла вся информация, связанная с нашей загородной
усадьбой «Сара-Хохотушка». Может, потому, что, дойдя до последней фразы романа,
я окончательно осознал: на этот раз Джоанна уехала не в Ирландию.
На озере у меня маленький кабинет, но с окном. В Дерри —
длинный, с протянувшимися вдоль стен книжными стеллажами и без единого окна. В
тот вечер три вентилятора под потолком лениво перегоняли сгустившийся воздух. Я
вошел в кабинет в шортах, футболке и резиновых шлепанцах, с маленьким жестяным
подносом, на котором стояли бутылка шампанского и два запотевших бокала. В
дальнем конце этого железнодорожного вагона, под таким крутым карнизом, что мне
приходилось чуть ли не садиться на корточки, чтобы добраться до стула (год за
годом Джо убеждала меня, что я выбрал для компьютера самое неудачное место в
комнате, но не могла переубедить), светился экран «макинтоша».
Я уж подумал, что сам нарываюсь на новый приступ слез, но
ведь наша эмоциональная реакция всегда удивляет нас, я прав? В тот вечер я не
выл и не рыдал. Наверное, горе ушло. А его место заняло щемящее чувство утраты:
я видел пустое кресло, в котором она любила сидеть и читать, пустой стол, на
который она ставила свой бокал, всегда у самого края.
Я наполнил бокал шампанским, подождал, пока осядет пена,
поднял его.
— Дело сделано, — сообщил я вращающимся под потолком
лопастям вентилятора. — Что ж, значит, есть повод выпить, верно?
Ответной реакции не последовало. В свете того, что произошло
позже, думаю, эту фразу есть смысл повторить: ответной реакции не последовало.
Я не почувствовал, как случалось потом, что я не один во вроде бы пустой
комнате. Я выпил шампанское, поставил бокал на жестяной поднос, наполнил
второй. С ним пошел к «маку» и сел перед ним, как села бы Джоанна, если бы не
вмешательство горячо любимого всеми Бога. Тело мое не сотрясали рыдания, но в
уголках глаз стояли слезы. На экране я прочитал:
