Все, подумал я. Уезжаю. Немедленно. Сегодня. Однако час
спустя я сидел в кабинете-духовке (на столе стоял высокий стакан с чаем, только
кубики льда давно уже растаяли), в одних плавках, полностью погрузившись в
создаваемый мною мир, в котором частный детектив Энди Дрейк пытался доказать,
что Джон Шеклефорд — не маньяк-убийца, прозванный Бейсболистом.
Мы все выстраиваем в очередь: живем сегодняшним днем, в
любой отдельно взятый момент занимаемся одним отдельно взятым делом: едим,
болеем, дышим. Дантисты пломбируют только один зубной канал, кораблестроители
занимаются только одним кораблем. Если твоя работа писать книги — пишешь одну
конкретную страницу. Мы отворачиваемся от всего, что знаем и чего боимся. Мы
изучаем каталоги, смотрим футбольные матчи, выбираем между «Спринтом» и
«АТТ»
[94]
. Мы считаем птиц в небе и не отворачиваемся от окна, если слышим шаги
в коридоре у себя за спиной: мы говорим, да, я согласен, облака часто на что-то
похожи: рыб, единорогов, всадников, — но на самом деле это всего лишь облака, и
мы переключаем наше внимание на очередное блюдо, очередную боль, очередной
вдох, очередную страницу. Так уж мы устроены.
Глава 16
Книга — это серьезно, я прав? Более того, книга — это главное.
Я боялся перенести пишущую машинку и пока еще очень тонкую рукопись даже в
другую комнату, не то чтобы везти в Дерри. Кто ж выносит младенца из дома в
ураган? Поэтому я остался в коттедже, сохранив за собой право в любой момент
уехать, если уж все совсем пойдет наперекосяк (точно так же курильщики
сохраняют за собой право бросить курить, если их совсем замучает кашель).
Миновала еще неделя. Что-то по ходу ее происходило, но до следующей пятницы,
семнадцатого июля, когда я встретился на Улице с Максом Дивоуром, дни эти
запомнились мне лишь одним — я продолжал писать роман, которому, при условии,
что я его напишу, предстояло получить название «Друг детства». Возможно, мы
всегда думаем, что теряется самое лучшее, или то, что могло бы стать лучшим.
Полной уверенности в этом у меня нет. Но я точно знаю, что ту неделю я прожил
не в реальном мире, а вместе с Энди Дрейком, Джоном Шеклефордом и еще одним
типом, прячущимся в темноте.
Раймондом Гэррети, другом детства Джона Шеклефорда.
Мужчиной, который иногда надевал бейсболку.
В эту неделю невидимые обитатели коттеджа давали о себе
знать, но до леденящих кровь криков дело не доходило. Иногда звонил колокольчик
Бантера, иногда фрукты и овощи выстраивались в окружность, но слова посередине
отсутствовали. Как-то утром я пришел на кухню и обнаружил, что сахарница
перевернута. И тут же вспомнил об истории Мэтти насчет рассыпанной муки.
Никаких слов на сахаре никто не писал, зато провел волнистую линию с острыми
вершинками и впадинами. Словно кто-то попытался что-то написать и не смог.
Если так, я мог только посочувствовать. Потому что на
собственной шкуре испытал, какая это трагедия.
* * *
Показания Элмеру Дарджину я давал в пятницу, десятого июля.
А вечером во вторник я шагал по Улице к площадке для софтбола в «Уэррингтоне»,
надеясь взглянуть на Макса Дивоура. К шести часам я подошел достаточно близко,
чтобы слышать крики болельщиков и звонкие удары битой по мячу. Тропа, отходящая
от Улицы, вывела меня к центральной части площадки. Пакетики из-под чипсов,
обертки шоколадных батончиков, пустые банки из-под пива указывали на то, что
многие наблюдали за игрой с этой точки. Я не мог не подумать, что именно здесь
мужчина в старом коричневом пиджаке спортивного покроя обнял Джо за талию и,
смеясь, увлек к Улице. За уик-энд я дважды снимал трубку, чтобы позвонить Бонни
Амудсон и разузнать у нее, что это за мужчина, но оба раза давал задний ход. Спящие
собаки, говорил я себе. Не буди спящих собак, Майк.
В этот день со стороны Улицы к площадке вышел только я.
Поискал взглядом человека в инвалидном кресле-каталке, который обозвал меня
лжецом и которому я посоветовал засунуть мой телефонный номер в то место, где
никогда не светит солнце.
Но я ни Дивоура, ни Роджетт не увидел.
Зато заметил Мэтти, стоявшую за забором из сетки у первой
базы. Компанию ей составлял Джон Сторроу, в джинсах и рубашке с отложным
воротником. Большую часть его рыжих волос скрывала бейсболка. Они наблюдали за
игрой и переговаривались, как давние друзья. Прошло два иннинга
[95]
, прежде чем
они заметили меня. За это время я успел не только позавидовать Джону, но и
приревновать его к Мэтти.
Наконец кому-то удался сильный удар, и мяч полетел к лесу,
естественной границе площадки. Полевой игрок начал пятиться, но чувствовалось,
что мяча ему не достать, даже в высоком прыжке. Я просчитал траекторию мяча,
двинулся вдоль опушки и поймал мяч в левую руку. Зрители громкими криками приветствовали
мой успех. Захлопал и полевой игрок. Бэттер тем временем не спеша обежал все
базы и вернулся в «дом».
Я бросил мяч полевому игроку и вернулся на прежнее место, к
пакетикам из-под чипсов, оберткам от шоколадных батончиков, банкам из-под пива.
Повернувшись к зрителям, я увидел, что Мэтти и Джон смотрят на меня.
Если и есть подтверждение того, что человек — это животное,
у которого чуть побольше мозгов и гипертрофированное ощущение собственной
значимости в миропорядке вещей, так это наше умение выражать свои чувства
жестами, когда иной возможности просто нет. Мэтти прижала руки к груди, чуть
склонила голову влево, вскинула брови — и коснулась пальцами брови, словно у
нее что-то заболело. Мой герой!
Я поднял руку, лениво помахал ей — ерунда, мэм, для меня это
пара пустяков.
Джон наклонил голову. До чего же ты счастливый, сукин сын.
Когда молчаливый обмен мнениями закончился, я указал на то
место, где рассчитывал увидеть Дивоура, и пожал плечами. Мэтти и Джон ответили
мне тем же. По окончании следующего иннинга ко мне подбежал веснушчатый
мальчишка в спортивной майке с номером Майкла Джордана.
— Вон тот парень, — он указал на Джона, — дал мне пятьдесят
центов, чтобы я передал вам, что вы должны позвонить ему в отель в Касл-Роке.
Он сказал, что я получу еще пятьдесят центов, если вы захотите что-то ему
сообщить.
— Скажи ему, что я позвоню в половине десятого. Правда,
пятидесяти центов у меня нет. Доллар возьмешь?
— Спрашиваете! — Он схватил долларовую купюру, улыбнувшись
во все тридцать два зуба. — Парень также просил передать, что вы клево поймали
мяч.
— Скажи ему, что то же самое люди говорили и об Уилли
Мейсе
[96]
.
