Мужчина в синей фуражке
Не дает мне вдохнуть
Помогите, я тону
Потерял мои я годы,
Они на тропе
Он держит меня
У него такое злое лицо
Пусти меня, пусти меня
О Иисусе сладчайший пусти меня
Отпусти оксена хватит
ОТПУСТИ ОКСЕНА
Она выкрикивает мое имя
Она так ГРОМКО выкрикивает мое имя…
Охваченный паникой, я наклонился вперед, широко раскрыл рот,
и из него вырвался холодный поток…
Ничего, конечно, не вырвалось. Пик ужаса миновал, но желудок
продолжал бунтовать, словно я съел что-то непотребное, вроде антимуравьиного
порошка или ядовитого гриба, из тех, что в справочниках Джо рисовали в красной
рамочке. Еще одна береза росла там, где берег спускался к озеру, ее белый ствол
изящно выгибался над водой, словно она хотела полюбоваться своим отражением в
зеркальной глади озера. Я ухватился за ствол, как пьяный хватается за фонарный
столб.
Давление на грудь стало ослабевать, но боль по-прежнему не
проходила. Я привалился к дереву, с гулко бьющимся сердцем, и внезапно
почувствовал отвратительный запах, словно какая-то мерзкая тварь выдала этим
запахом свое присутствие. Тварь, которой давно следовало умереть, а она все
жила.
Хватит, отпусти его, я сделаю все, что ты хочешь, только
отпусти его, попытался сказать, но не вымолвил ни звука. И чужеродный запах
исчез. Вновь вокруг пахло лишь озером и лесом, но я что-то видел внизу: мальчик
в озере, маленький утонувший чернокожий мальчик, лежащий на спине. С широко
раскрытым ртом. И белыми, как у статуи, глазами.
Мой рот вновь наполнился привкусом озерной воды. Помогите
мне, отпусти меня, помогите, я тону. Я наклонился вперед, из моей глотки рвался
крик, я кричал в мертвое лицо, лежащее подо мной, и тут я осознал, что смотрю
вверх на себя, смотрю сквозь толщу подсвеченной заходящим солнцем воды на
белого мужчину в синих джинсах и желтой рубашке с отложным воротничком,
ухватившегося за ствол березы и пытающегося кричать. Лицо мужчины пребывало в
постоянном движении, его глаза на мгновение скрыла рыбешка, метнувшаяся за
каким-то насекомым, я раздвоился, одновременно стал и чернокожим мальчиком,
утонувшим в озере, и белым мужчиной, тонущим в воздухе, это так, именно это
происходит, один удар — да, два — нет.
Я смог выблевать лишь жалкий комок слюны, и — невероятно —
из воды выпрыгнула рыбка и на лету схватила его. На закате они хватают все что
угодно. Угасающий свет, должно быть, сводит их с ума. Еще одна рыбка выпрыгнула
из воды, блеснула серебряной спинкой и исчезла, оставив после себя расходящиеся
круги. И все пропало — металлический привкус во рту, жуткий запах, колышущееся
лицо негритенка (он-то воспринимал себя не черным, не афроамериканцем, а
негром), и я практически не сомневался, что фамилия у него была Тидуэлл.
Я посмотрел направо и увидел серый валун. Здесь, именно
здесь, подумал я, и, словно в подтверждение моей догадки, меня вновь окатило
волной гнилостного запаха, на этот раз идущего от земли.
Я закрыл глаза, по-прежнему цепляясь за березу, едва держась
на ногах от слабости и дурноты, и в этот самый момент за моей спиной раздался
голос безумца Макса Дивоура:
— Эй, сутенер, а где же твоя шлюха?
Я повернулся и увидел его, естественно, в обществе Роджетт
Уитмор. Мы увиделись в первый и последний раз, но впечатлений мне хватило с
лихвой. Можете мне поверить.
* * *
Его инвалидное кресло-каталка напоминало нечто среднее между
мотоциклетной коляской и луноходом. Полдюжины хромированных колес с каждого
бока. Четыре колеса побольше — сзади. Все на разных уровнях, то есть с
индивидуальной подвеской. На таком экипаже Дивоур мог с комфортом перемещаться
и по более ухабистой, чем Улица, тропе. Над задними колесами располагался
двигатель. Ноги Дивоура прикрывал стекловолокнистый обтекатель, черный, с
красными полосками, который неплохо смотрелся бы и на гоночном автомобиле. На
нем монтировалось устройство, отдаленно напоминающее мою спутниковую антенну. Я
догадался, что это компьютизированная система, предотвращающая столкновения. Возможно,
даже автопилот. К левому борту крепился зеленый кислородный бак длиной четыре
фута. Шланг от него тянулся к пластмассовому редуктору. А второй шланг соединял
редуктор с маской, которая лежала на коленях Дивоура. Мне тут же вспомнилась
стеномаска другого старика, который фиксировал мои показания. Я мог бы
подумать, что вижу галлюцинацию, если бы не наклейка на обтекателе, пониже
«тарелки» с надписью:
ДАМ ФОРУ ЛЮБОМУ «ДОДЖУ»
Женщина, которую я видел рядом с «Баром заходящего солнца» в
«Уэррингтоне», на этот раз надела белую блузу с длинными рукавами и черные
брюки, обтягивающие ее ноги, как вторая кожа. Узкое лицо со впалыми щеками еще
больше напоминало крикунью с картины Эдварда Манча. Седые волосы облепляли
лицо. Губы она накрасила так ярко, что казалось, у нее изо рта течет кровь.
Старая, уродливая, она, однако, выглядела юной красоткой в
сравнении со свекром Мэтти. Высохший, с синими губами, с полиловевшей кожей у
глаз и уголков рта, он напоминал мумию, какие иной раз извлекают из
погребальных камер пирамид, где они покоятся в окружении жен и любимых
животных. На голове осталось лишь несколько островков седых волос. Волосы
торчали и из огромных ушей. Одет он был в белые брюки и синюю рубашку с
широкими рукавами. Добавьте к этому маленький черный берет — и получите
французского художника девятнадцатого столетия на закате дней.
Поперек каталки лежала трость черного дерева. Я видел, что в
пальцах, сжимающих ярко-красную рукоятку, еще достаточно силы, но они уже
почернели, цветом догоняя дерево трости. Система кровообращения отмирала, и мне
не хотелось даже думать о том, как выглядят его ступни и голени.
— Шлюха от тебя убежала, да?
Я попытался что-то ответить. Из горла вырвался хрип — ничего
больше. Я все держался за березу. Убрав руку, я попытался выпрямиться, но ноги
не держали, и мне пришлось вновь ухватиться за белый ствол.
Дивоур двинул вперед серебристый рычажок, и кресло
приблизилось на десять футов, уменьшив разделявшее нас расстояние вдвое.
Катилось оно с едва слышным шелестом, очень плавно, эдакий ковер-самолет.
Многочисленные колеса поднимались и опускались независимо друг от друга, следуя
рельефу, поблескивая в лучах заходящего солнца. И вот тут я почувствовал
исходящую от этого человека энергию. Тело его разлагалось прямо на костях, но
воля оставалась железной. Женщина шла следом, с любопытством разглядывая меня.
Ее глаза отливали розовым. Тогда я решил, что они светло-серые и просто
окрасились в цвет заката, но теперь думаю, что Роджетт была альбиносом.
