Патрон не вылетел. Мазур передернул еще раз. И вновь не
увидел патрона. Нажал защелку, заглянул в магазин. Пусто. Припал на корточки, в
темпе охлопал карманы караульного. Ни единого патрона. Обыскал быстренько –
сигареты, спички. Все. Непонятно, как сей факт расценить – но думать некогда...
По привычке держа наизготовку бесполезное оружие, тихо
прокрался к двери. Чуть-чуть приоткрыл – петли прекрасно смазаны, даже не
скрипнула...
Тишина. Поодаль позвякивает цепью пес – судя по звукам,
аппетитно лопает обед, возя мордой миску по траве. Рот у Мазура невольно
наполнился слюной – принесло запашок жареного мяса, должно быть, кухня
неподалеку. И ни единого человека вокруг. С чего начать? Допросить
вертухая, когда придет в чувство, или наудачу действовать незамедлительно?
Сгодится ли вертухай в приличные заложники?
Он тенью выскользнул на крыльцо, вдоль стены прокрался к
углу. Осторожно высунул голову...
И получил в лицо струю чего-то нестерпимо едкого. Дыхание
мгновенно пресеклось, перед глазами вспыхнули звезды, сознание помутнело, и он
провалился в темную, бездонную яму.
* * *
...Он лежал, связанный по рукам и ногам, на левом боку. На
чем-то твердом. Ага, нары. Весь окружающий мир заслоняла черная жилетка с
длинной серебряной цепочкой поперек живота.
– Шустрый ты, голубь, – словно бы даже удовлетворенно
произнес сидевший на краешке нар Кузьмич. – Верно я подумал, что следует
посидеть поблизости, посмотреть, что и как... – он повертел пластмассовый
баллончик с яркой маркировкой. – А хорошо из ума вышибает, чего только эта
немчура не выдумает...
Мазур по-лошадиному фыркнул, помотал головой. В глотке
и в носу еще чувствовался мерзкий привкус нервно-паралитической химии.
– Нехорошо из гостей-то уходить, голубь, хозяев не то что не
предупредив, а еще и изобидев...
– А разве запрещали? – хмыкнул Мазур. – Этот
толстый дурачок мне подробно растолковал насчет принятых у вас запрещений, но
вот насчет того, что нельзя из гостей уходить, хозяев не предупредив, там ни
словечка не было...
Кузьмич тихонько захихикал:
– А ведь верно, голубь, тут с запретами вышла промашка. Ну,
это ж само собой подразумевается...
– Да? – тоном невинного дитяти спросил Мазур. –
Что-то не помню я таких законов – «само собой подразумевается»...
– Ты, голубь, часом не жид? А может, адвокат? Ерзкий больно
насчет законов...
– Я майор в отставке, – сказал Мазур.
– То-то и привык в морду заезжать... А там Ванюша обидой
исходит. Больно ему и унизительно... Дайте мне, кричит, или над самим поизгаляться,
или по крайности его бабенку повалять... – он с удовольствием наблюдал,
как Мазур дернулся. – Ты не переживай... сокол. Произведу-ка я тебя,
пожалуй, из голубей в сокола. Заслужил. По молодцу и почет. Ты зубами брось
скрежетать. Скажу тебе по дружескому расположению, не так наша жизнь примитивно
устроена, чтобы каждый кухонный мужик вроде Ванюши мог свою блажь в жизнь
претворять. Но еще я тебе скажу: если оставлять провинность без наказания,
выйдет не жизнь, а сущий бардак...
Он отодвинулся в сторону. На нарах, кроме них с Мазуром,
никого не было – видимо, другая камера, обустроенная точно так же. Ольга лежала
на полу лицом вниз, руки вытянуты вперед и скованы, двое знакомых по поездке на
телеге парней без труда удерживают ее в этой позе.
– Валяй, Митрий, – сказал Кузьмич. – Только смотри
мне, след сделай, а кожу не просеки – на первый раз…
Ольга пыталась биться, пока с нее стягивали штаны, но
верзилы навалились, прижали. Незнакомый Митрий шагнул вперед и взмахнул
нагайкой – как бы небрежно, ловко. На ягодицах моментально вспух алый широкий
рубец.
– Штаны ей натяните, нечего пялиться, – сказал Кузьмич
как ни в чем не бывало, повернулся к Мазуру. – Уловил нашу механику,
сокол? Ты замечаньице заработал – а молодая женушка и ответит, может, попкой, а
может, если особенно рассердишь, и другим местом. Так что ты уж впредь
соблюдай, что велено, не расстраивай старика. Взяли, ребятки.
Мазура подняли и потащили в коридор, занесли в соседнюю
камеру – прежнюю, с четверкой испуганных людей, прижавшихся к стене. Небрежно
кинули на нары, завели следом Ольгу и сняли с нее наручники.
– Когда дверь запрем, развяжете сокола, – сказал
Кузьмич в пространство. – И чтоб распорядок соблюдать, как по нотам. Марш
на нары, голубка, и не переживай особенно, денек кверху попкой полежишь –
пройдет...
Глава 4
Определенность
Мазур лежал долго, но к нему никто так и не посмел
приблизиться. Он видел, как Ольга собралась было попросить сокамерников о
помощи, но остановил ее взглядом – чтобы не напоролась на замечание. Она
осталась лежать на животе, глядя на мужа с преувеличенно бодрым видом, однако в
глазах стояли слезинки, скорее от бессильной злобы, чем от боли. Понемногу
Мазур распутал руки сам – веревка оказалась самодельная, то ли конопляная, то
ли льняная, завязанная не особенно хитрыми узлами, – а уж развязать ноги и
вовсе было проще простого.
– Больно? – прошептал он Ольге на ухо, погладив по
щеке.
– Обидно, – откликнулась она.
Пока он отсутствовал, сигареты и зажигалка улетучились.
Дедуктивных способностей Шерлока Холмса тут не требовалось – Мазур уткнулся
угрюмым взглядом в толстого дневального, и уже через минуту тот заерзал,
занервничал, а через две осторожно приблизился и протянул издали захапанное.
Мазур с Ольгой выкурили по сигаретке, отчего жизнь вновь несколько повеселела.
Но вскоре жить стало угрюмее. По Ольгиному ерзанью и
многозначительным взглядам в сторону параши нетрудно было догадаться, в чем
сложность. Ему и самому давно пора было переведаться с этим немудреным
изобретением цивилизации – и, хочешь не хочешь, но придется идти на мелкие
компромиссы...
– Придется, малыш, – прошептал он, пожав
плечами. – Нигде не сказано, что правила нельзя выполнять с презрением...
Вздохнув, Ольга с самым каменным выражением лица обратилась
к толстому:
– Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу.
Тот недвусмысленно тянул время, наслаждаясь призраком куцей
властишки, и наконец с неподдельной важностью кивнул:
– Животное гостья, разрешаю посетить мою парашу.
Мазур, завидев, как Ольга мнется, сделал остальным
выразительный жест, чтобы отвернулись. Немного погодя и сам, плюнув временно на
гордую несгибаемость, запросил согласие на посещение. Жизнь научила его смирять
гордыню, и все же он с превеликим трудом вытолкнул из горла:
– Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги...
Тем и плохи компромиссы в подобной ситуации: делаешь шажок
за шажком, уговаривая себя, что все это не более чем вынужденная игра, – и
сам не замечаешь, как переступаешь грань, за которой компромиссы превращаются в
покорность...
