Штатскому человеку, конечно, трудно было бы выдать себя за
профессионального военного. Но военному моряку со стажем в четверть века, тем
более прошедшему должную подготовку «морскому дьяволу», не столь уж трудно
прикинуться пехотным майором, вылетевшим в запас после горбачев-драпа из
Восточной Европы и прибившимся в охрану одной из питерских торговых фирм... Тем
более на таком допросе, который можно со спокойной совестью назвать
дилетантскими забавами. Бывает, конечно, что битый волк с умыслом прикидывается
дилетантом – но, здесь – Мазур мог прозакладывать голову – таким вариантом и не
пахло.
В заключение штабс-капитан, упорно именуя Мазура «тварью» и
«большевистской мордой», снял у него отпечатки пальцев – умело и быстро. И
махнул на дверь в смежную комнату:
– Туда ступай, морда.
За дверью оказался неплохо оборудованный врачебный кабинет –
вот только врач согласно местной традиции, с которой Мазур уже стал помаленьку
свыкаться, был опять-таки словно бы позаимствован из дореволюционных времен: в
черной тройке старинного покроя, стоячем воротничке с загнутыми углами, при
темно-красном галстуке в белый горошек, золотом пенсне на черном шнурке и
чеховской бородке. Эскулап оказался полной противоположностью соседу-штабсу –
он расспрашивал Мазура о здоровье деликатно и благодушно, именуя, как водилось
в прежние времена, «сударем» и «батенькой», а один раз – «милостивым
государем». Выслушал и измерил давление – как бы и не замечая тяжелой колодки
на шее пациента. Мазур, ободренный его интеллигентнейшим видом и мягкостью,
попытался было задать самый невинный вопрос, но доктор со столь великолепной
небрежностью пропустил его мимо ушей, что было ясно: кроме клятвы Гиппократа,
на нем висит еще некая неизвестная присяга, и искать в нем сочувствующую душу
бесполезно.
– Ну что же, батенька, – сказал врач
удовлетворенно, – здоровье у вас великолепное, даже завидую чуточку. В
легких чуточку похрипывает, но это не опасно... – и чуть повысил голос: –
Ну, давайте!
Кто-то, во все время осмотра молчаливо торчавший за спиной –
его присутствие угадывалось лишь по тихому дыханию и легкому запаху одеколона –
моментально навалился сзади, одной рукой ухватил колодку, другой прижал Мазуру
к лицу мягкую тряпку, пряно и льдисто пахнущую эфиром. Не успев толком
дернуться, Мазур провалился в забытье.
* * *
...Похоже, из беспамятства его вывела щекочущая боль в
груди, похожая на комариное покусывание. Как он ни дергался, не мог даже
пошевелиться. В голове шумело. Эскулап, на сей раз в накрахмаленном халате,
склонился над ним, касаясь кожи на груди чем-то щекочущим и покалывающим. Мазур
был прямо-таки п р и к р е п л е н
к какой-то твердой лежанке – на локтях, на запястьях, на пояснице, на бедрах,
щиколотках, повсюду чувствовались веревки и ремни, он лежал на спине,
прихваченный очередным ремнем под горло. Попробовал было открыть рот – и сразу
же ощутил твердый край ремня подбородком.
Эскулап бросил на него беглый взгляд. Голос звучал
по-прежнему мягко и душевно:
– Не дергайтесь, батенька, работать вы мне, конечно, не
помешаете, но вот себе доставите неудобства...
– Что вы там делаете? – спросил Мазур, превозмогая боль
в горле из-за давившего на кадык ремня.
– Ничего страшного, милостивый государь. Несколько
татуировочек, только и всего. Еще с первобытных времен считалось, что
татуировка украшает мужчину, так что немного потерпите, главное, в общем-то,
позади...
– Шутите? – выдохнул Мазур.
Врач промолчал. Конечно, он не шутил – боль то и дело
несильно жалила грудь, жгла кожу. Мазур стиснул зубы – не от боли, а от злости.
Походило на то, что он наконец получил окончательное подтверждение самой
скверной версии...
Справа раздался голос штабс-капитана:
– Док, а нельзя ему повыше задницы наколоть: «Заезжий двор»?
С такой, знаете, стрелочкой, недвусмысленно указующей на очко?
– А смысл, милейший? – не отрываясь от работы, бросил
врач.
– А никакого смысла. Приятно просто, пусть походит с
пидоровской прошивкой на жопе... Ну, хоть точку ему над бровью наколите?
– Сочетаться не будет, батенька, с общим стилем...
– Ну и нахрен ее, гармонию. А я б вам ампулок отслюнил...
– И все это – только из-за того, что он вам слегка заехал?
– Вам бы так двинули, док... Ну, по рукам? Целую упаковку
хотите? У вас же норма кончилась... Упаковку – и дам вам с его кошкой
побаловаться. Свозим ее на Таймунчи, рыбку половим, кошечку потрахаем...
– Шли бы вы, искуситель...
– Док, серьезно. Что, не договоримся, как старые знакомые?
Открылась дверь. Шаги. Елейный голосок Кузьмича:
– Беда мне с вами, как дети малые. На минутку оставить
нельзя одних...
– Ермолай Кузьмич, да я... – растерянно проблеял
штабс-капитан и умолк.
Кузьмич – судя по скрипу сапог, прохаживавшийся
вокруг, – печально сказал:
– У меня от вас всех кошмары скоро начнутся. Где бы мне,
грешному, взять вместо вас заграничных людей, к дисциплине приученных... Голубь
ты мой златопогонный, ты разницу меж слабым звеном и ненадежным понимаешь ли?
Хорошо, хозяин – мужик предусмотрительный – все хоромы заморскими микрофонами
украсил, вот уж воистину клопы, хе-хе...
– Да я...
– Изыди, адъютант его превосходительства, пока я серчать не
начал...
Сапоги проскрипели, удаляясь.
– Молодцом, доктор, молодцом, – похвалил
Кузьмич. – Хотя, по правде говоря, интересно было бы еще пару минут
послушать – вдруг да решились бы на что противу дисциплины...
– Да я...
– Шучу я, ученый вы наш, не берите близко к душе... Как идет
рукоделие? Ага... Ну, солнышко, закончите – и шабаш. Не на выставку народных
талантов, в конце-то концов, мы его снаряжаем...
Вошли еще несколько человек. Отвязывали Мазура со всеми
предосторожностями – сначала освободили шею и руки, замкнули колодку, потом
только взялись за ноги. Он так и не увидел, что красовалось на груди, но кисти
рук были прямо перед глазами. Две свежих наколки на пальцах правой руки, одна –
на безымянном левой. Кожа слегка вспухла, но крови почти нет – одна-две
капельки. Саднит еще пониже правого локтя – значит, и там...
– Ну вот, теперь ты у нас полный красавец, – сказал
Кузьмич. – Пошли назад, на квартиру... И не дергайся ты, добром прошу,
помни про наши правила...
Колодку с него сняла перед дверью. Перед этим Кузьмич отошел
к выходу в компании вооруженного автоматом Мишани и предупредил оттуда:
– Сокол ясный, не озоруй. У нас эти заграничные штучки с
заложниками не проходят – потому что, скажу тебе со всей печалью, ребятки и
меня изрешетят, если я к тебе в заложники попаду. По-моему же строгому приказу
– ибо человек я уже старенький, и не в пример лучше сразу отправиться на тот
свет от своей же пули. При этом раскладе я на небо прямиком отправлюсь – а в
заложниках побывавши, хозяина разгневаю, что меня к Небесам не приблизит, зато
земную жизнь опаскудит чрезмерно...
