– Да, – сказал Мазур. – Похоже.
– Значит, ты посложнее, чем я думал?
– Значит, – сказал Мазур.
– Мои поздравления. – Глаза у Прохора стали прежними,
налитыми легоньким безумием, темной водицей. – Как себя чувствует ваша
очаровательная супруга?
– Ее убили, – глухо сказал Мазур.
– Ибрагим?
Мазур кивнул. Горло у него перехватило, слова не шли.
– Значит, Ибрагишка все рассчитал точно... почти. Ну, а в
том, что лопухнулся, я так понимаю, не особенно и виноват... Кто же ты все-таки
такой?
– Какая разница?
– Ну, интересно же...
– Скоро узнаешь, – сказал Мазур вяло. –
Т а м уже много народу скопилось, порасспросишь...
Все шло наперекос. Не было триумфа, хоть ты тресни. Голый
человек на полу с испачканным кровью подбородком, темная водица безумия в шалых
глазах, депрессия достижения. Финал. Самая короткая операция в жизни Мазура,
самый удачный штурм, блицкриг. И мерзкое ощущение тупика.
– Да, может, я не туда попаду, – сказал Прохор словно
бы даже с некоторой одухотворенностью. – Потешил бы уж любопытство?
– Ты, сука, чего-то недопонимаешь? – сквозь зубы
спросил Мазур. – Не осознал еще?
– А что тут непонятного? Убивать будешь. Здесь или где?
Можно, я штаны надену? Страмовато как-то с голым задом сидеть, кто тебя знает,
вдруг у тебя гомосексуальные тенденции...
Мазур бросил ему штаны, предварительно убедившись, что все
карманы пусты, швырнул следом рубашку – все равно пришлось бы одевать, не
тащить же голого по лесу, и без того сюрреализм высшей пробы получается...
Включил рацию, поправив на голове тоненький обруч, спросил
негромко:
– Что там?
– Тишина, – ответил Голем. – На соседней усадьбе
окошко загорелось, сейчас опять погасло. Я их внутрь затащил, один еще
шевелится. Зачистить?
– Как хочешь. Машину подгони. Конец.
– Понял, конец.
«Болевая точка, – вертелось у него в голове. – У
каждого есть болевая точка, но тут вам не рукопашная с четко нарисованными
пособиями, искать придется самому...»
Прохор без лишней суетливости натянул одежду, сел в
ближайшее кресло – лицо по-прежнему отрешенное, временами губы кривит
непонятная усмешка. Попросил:
– Сигаретку брось.
Вместо этого Мазур приставил глушитель к затылку все еще
лежавшей без чувств блондинки.
– Не ломай мои игрушки, – поморщился Прохор.
Пистолет чуть дернулся, издав треск, словно сломалась сухая
ветка. В душе у Мазура ровным счетом ничего не произошло. Потянуло вязким
запашком пороховой гари, а Прохор сидел все так же небрежно, даже закинув ногу
на ногу, – и где-то в глубине сознания, Мазур чувствовал, что стала
подниматься липкая слабость, способная вскорости захлестнуть...
– Да мать твою! – заорал он, вскакивая. – Тебе
что, сучий потрох, ее и не жалко ничегошеньки?
– Мне и себя-то не жалко, – сказал Прохор, не глядя на
мертвую. – Это все пустяки в череде кармических превращений, мне, если
хочешь знать, даже интересно, куда я на сей раз попаду, в какое тело... –
Он говорил негромко, убежденно, невероятно напоминая сейчас того ярмарочного шамана,
предсказавшего Мазуру беду от третьего пожара.
И Мазур почувствовал, что безумие по капельке передается
ему. Вскочил, ударил ногой, подхватил обмякшего Прохора, рывком выдернул ремень
из его брюк и спутал за спиной вывернутые руки. Потащил к двери. Проходя по
холлу, покосился на два распростертых тела и убедился, что старательный служака
Голем, конечно же, провел зачистку, чтобы не оставлять живых свидетелей.
Ворота были распахнуты, «Жигули» стояли у крыльца с открытой
задней дверцей. Затолкнув внутрь Прохора, Мазур прыгнул на сиденье. Вокруг
стояла тишина, не видно освещенных окон.
– На точку? – спросил Голем.
– Туда, – сказал Мазур.
Машина вылетела за ворота, промчалась метров сто по
освещенной желтыми фонарями асфальтовой дорожке, свернула в тайгу, на уходящую
в сопки колею. Прохор, чуть раскачиваясь, нараспев декламировал:
– Для того, кто укрылся у лотосных стоп Господа, дающего
кров всему космическому проявлению, океан материального мира подобен лужице в
ямке от телячьего копыта. Парам падам, место, где нет материального страдания,
Вай-кунтха – вот его цель...
– Крыша поехала? – поинтересовался Голем. Впервые он
позволил себе не относящийся к делу вопрос.
Мазур промолчал. Видел, что это не игра, не
притворство, – человек, сломавший всю его жизнь и отнявший Ольгу, живет в
с в о е м мире, по другим правилам. И невозможно причинить
ему ту боль, о которой Мазур мечтал последние дни. Нет болевых точек.
Невозможно было бы разубедить того шамана с ярмарки, что он, погибнув от
сабельного удара, не попадет в свои райские кущи, с ласковыми львами,
возлежащими у ног и сочащимися чистейшим прозрачным медом ветвями волшебного
дерева Гумери... Кожу содрать – можно. Разубедить – едва ли. «Морской дьявол» по
кличке Ящер вновь доказал, что способен выиграть, а вот с победой обстоит
гораздо хуже...
– Я бы с тобой еще раз сыграл, – сказал Прохор как ни в
чем не бывало. – Чудная была игра...
Прямо-таки взвыв от отчаяния, Мазур коротко ударил его
локтем. Прохор скрючился, жадно заглатывая воздух, силясь восстановить дыхание.
Тем временем Мазур стянул капюшон, обруч с наушниками, швырнул на переднее
сиденье, расстегнул обеими руками тугой ворот комбинезона – ему самому не
хватало воздуха, кровь стучала в виски.
– Тормози, – сказал он хрипло. – Хватит дурака
валять…
Голем без команды свернул вправо, на полянку. Мазур вылез
первым. Он стоял на склоне сопки – далеко внизу, до самого горизонта,
протянулись разноцветные огни Шантарска, и звезды сияли вверху равнодушно, как
встарь, далекие и чужие.
Из машины, согнувшись, выбрался Прохор, и к нему тут же
бдительно придвинулся Голем – все еще в глухом капюшоне. Чуть согнувшись, Мазур
достал нож из накрепко пришитых к штанине, под коленом, ножен.
Кровь барабанила в виски. Желания не сбывались. Он мечтал
драть шкуру ремнями, медленно, сладострастно, кромсать острым клинком,
наматывать на сосну кишки. В какое бы там переселение душ ни верил Прохор,
это его не избавит от дикой боли, мук и воплей...
Мазур мог сделать с ним, что угодно. И никого этим не вернул
бы, ничего не исправил. Мертвые не возвращаются, любые изощренные пытки душу не
исцелят... если только осталось что-то от души. Он искренне пытался вернуть
себя в первобытные времена – но не смог. Не то столетье на дворе. Один, без
своего века, впившегося в тебя тысячами ниточек, во времени не прыгнешь ни
вперед, ни назад...
