Мазур, несмотря на ключом клокотавшую в нем злость, не
удержался и фыркнул:
– А ты уверен, старинушка, что на Небеса попадешь? Может,
тебе местечко этажом пониже приготовлено? Где жарковато, а обслуга мохнатая и
суетливая?
– Типун тебе на язык, – серьезно сказал Кузьмич, широко
перекрестившись. – Это за что же это ты мне сулишь такие богомерзкие
страхи?
– За твои забавы, старче... – сказал Мазур. – За
что ж еще?
– Потешил, сокол. Потешил, – без улыбки сказал
Кузьмич. – Забавы мои Бога не гневят, не стращай.
– А что там сказано насчет ближнего твоего?
– Так это ж – насчет ближнего, – сказал Кузьмин так,
словно растолковывал малому несмышленышу самые очевидные вещи. – А какой
ты мне ближний, сокол? Что-то я у тебя не заметил рвения к истинной вере...
– Я, между прочим, крещеный, – сказал Мазур.
– В церкви?
– Где же еще. В православной.
– В никонианской, сокол, – мягко поправил
Кузьмич. – В никонианском мерзостном капище. А отсюда вытекает, что ты мне
не ближний – самый что ни на есть дальний, прости, Господи, за игру
словесами... Какой же ты мне ближний, если у никониан вместо души – пар
смердючий? – Он смотрел на Мазура просветленным и яростным взором
фанатика. – Как у собаки – только собака дом сторожит, и от нее польза, а
никонианин бытием своим пакостит божий мир... Иди в горницу с глаз моих, пока я
не рассердился. Ишь ты, тварь! – впервые Мазур видел его по-настоящему
закипевшим. – В ближние он лезет... Щепотник чертов...
Войдя в камеру, Мазур не обнаружил там Ольги – допрос,
конечно... Лег на спину, закурил. Окинул себя взглядом.
На безымянном пальце левой руки – цифры. 1979. Если это
дата, семьдесят девятый год для Мазура ничем не примечателен, поскольку прошел
в относительном безделье – проще говоря, он весь этот год безвыездно просидел в
Союзе, натаскивая молодняк, и никому не резал глотку за рубежами великой
родины...
На безымянном пальце правой – змея в короне, обвившая
кинжал. На среднем – пять точек: четыре расположены квадратом, а пятая –
внутри. Меж запястьем и локтем правой – череп в заштрихованном прямоугольнике с
диагональными светлыми полосами. И, наконец, на груди – заходящее солнце с
длинными и короткими лучами, причем те и другие чередуются без всякой симметрии
и последовательности. Ничего похожего на татуировки толстяка – у того
совершенно другие, и на груди, и на плече, и на пальцах...
Какой во всем этом смысл? Насчет пяти точек Мазур что-то
смутно слышал. Вроде бы это должно обозначать, что человек сидел: «Четыре вышки
по углам, и я – посередине...» Но вот значение остальных абсолютно непонятно.
Выполнено все крайне кустарно, как и у толстяка.
Рухнули последние сомнения. Родная служба, возьмись она
проверять, способна на любые болезненные измышления – кроме татуировок. В
серьезном спецназе (а в последнее время, увы, кое-где появились и несерьезные)
на татуировки наложено категорическое табу. Потому что по наколкам частенько
можно определить национальную принадлежность – неважно, молчаливого пленника,
или трупа. Так что в «зарубежные командировки» людей с татуировками не берут. И
если только не найдут способа в кратчайшие сроки убрать эту дрянь, «Меч-рыба»
для Мазура закрыта.
Можно, конечно, выдвинуть суперэкзотическую версию: будто
завистливый дублер, тоже жаждущий повышения по службе, решил подложить Мазуру
свинью и устроил все это дерьмо...
Отпадает. В первую очередь оттого, что ни один дублер не
может знать Мазура – как он не знает своих дублеров. И ни один дублер не
располагал бы т а к и м и возможностями. Возможности,
как минимум, генеральские... Честолюбивый дублер с папой-генералом? Слабо,
вилами по воде...
Некая разведслужба другого ведомства, которой из-за
сложнейших и непонятных даже кое-кому из своих, запутанных интриг позарез
требуется обратное – чтобы «подводная кастрюля» прошла испытания в строжайшей
тайне? Бред. Любой, кто вознамерился сорвать операцию «Меч-рыба», будь он свой
или импортный, должен понимать простую, как перпендикуляр, истину: вывод Мазура
из игры ничего не сорвет. Или – п о ч т и ничего.
Вывод незатейлив: кто бы ни похитил с Ольгой, они не имеют
отношения к государству. Сейчас совершенно неважно, кто они и зачем пустились в
такие игры. Это уже вторично. Главное, отсюда нужно вырываться. Любыми
средствами. Ничуть не боясь крови.
Будут ли его искать свои? Ну естественно, и с превеликим
тщанием. В палатке на плоту у него была маленькая рация спутниковой связи.
Каждый вечер, в двадцать один ноль-ноль, он выходил на связь с Шантарском и
кратко сообщал, что жив-здоров, и все у него нормально. Сегодня вечером он
этого по вполне понятным причинам сделать не сможет. Ночью никто ничего
предпринимать не будет – как и Мазур, ни одна живая душа не верит в иностранных
шпионов, поджидающих на берегу Шантары. Сначала особенно не забеспокоятся, как
не беспокоился бы сам Мазур о Володе Сомове или Морском Змее – что может
случиться на спокойной воде с «морским дьяволом», вооруженным и готовым к любым
неожиданностям? Ни порогов, ни корсаров, ни акул...
К обеду, конечно, начнут слегка-нервничать. А когда и во
второй раз сигнала не последует, зашевелятся всерьез. И не позднее
послезавтрашнего утра пошлют самолет вдоль Шантары. Даже в нынешние времена,
когда за неуплату по счетам отключают свет в ракетных стратегических центрах,
найдется и горючка, и желание – каперанг Мазур ценен не сам по себе, а тем, что
ему предстоит.
Но самолет будет искать п л о т. А Мазур уже
понял, что захватившие его в плен – люди неглупые. Когда вертолет улетел, на
берегу вполне могли остаться другие, которых он тогда не видел. Уничтожить плот
не так уж трудно, а отбуксировать его пониже по течению и пустить плыть без
руля и без ветрил – еще легче. Даже если он останется на месте, искать будут по
берегу. Никому и в голову не придет дать крюк километров на сто в глубь тайги.
Никто, даже увидев заимку с воздуха, не свяжет ее с исчезновением засекреченного
каперанга и его молодой жены. Честно признаться, сам Мазур, окажись он в
поисковой группе, и в ночном кошмаре не додумался бы...
Следовательно, на помощь надеяться нечего. Хотя и страшно
хочется в подмогу верить. Рассчитывать следует только на себя, бравого. Нужна
обувь, минимум продуктов и, коли уж шиковать в мечтах – оружие. А если жить
скромнее – то обувь, и не более того. Мазур еще прошел бы по тайге босиком.
Ольга со всем ее туристским опытом не пройдет. Обувь, причем крайне желательно
– по размеру. Если окажется мала или велика, выйдет еще хуже, нежели босиком...
Он пытался сосредоточиться на картах здешних мест, но никак
не получалось – беспокойство за Ольгу, неизвестность подавляли все остальное.
Позволил себе еще одну сигарету. Осталось восемь...
Минут через двадцать тихо лязгнул замок. Вошла Ольга, и у
Мазура екнуло сердце – она шла, повесив голову, в глазах стояли слезы, страшно
было подумать, что ее сломали н а д е ж н о...
