– Господин караульный, докладывает дневальный! В наличии –
пятеро животных...
– Вы что это такое несете, господин хороший? – громко
спросили с той стороны исполненным невероятного удивления голосом. – Сон,
что ли, плохой увидали? И не совестно вам так страмно людей обзывать, товарищей
своих?
– Но ведь распорядок... – сбился с тона врач.
– Какой распорядок? – продолжали удивляться в
коридоре. – Уж не головку ли солнцем напекло? Распорядки какие-то вдруг
придумали, дневальных... Нешто вам тут казарма? Тут вам горница, а в горнице –
господа гости, кушать скоро подадут, так что потерпите чуточку, посидите,
зарядку сделайте, что ли...
И окошечко звонко захлопнулось. Врач настолько оторопел, что
так и остался торчать у двери. Прошло две-три минуты, прежде чем он вернулся на
нары с совершенно растерянным лицом, мотая головой и бормоча что-то под нос.
Мазур сидел на нарах, как король на именинах, курил утреннюю
сигаретку и грустно ухмылялся про себя. Ибо решительно не верил во внезапную
вспышку гуманизма и нежданно разразившуюся среди тюремщиков эпидемию доброты.
Глупо было бы такого ожидать – особенно после его вчерашних шумных подвигов.
Скорее уж следовало ждать вторжения разъяренных вертухаев с дубьем.
Значит, это всего-навсего продолжалась не столь уж и
изощренная морально-психологическая прессовка. Сначала людей усиленно загоняли
в скотство, потом контраста ради провозгласили вольности и либерализацию.
Холодный душик, горячий душик... Не оригинально и не ново. В иных жутко
засекреченных учебниках можно прочесть описания не в пример более тонких и
к о н т р а с т н ы х
методов...
Должно быть, это в какой-то степени понимали и те трое, что
оказались здесь прежде Мазура с Ольгой. Особого восторга на их лицах не
наблюдалось – скорее тягостные раздумья и усиленная работа мысли. Что, в
общем-то, вполне укладывалось в стереотипы...
В половине девятого стали кормить – опять-таки со всем
политесом. Распахнулось окошечко, и караульный возгласил:
– Господа, кушать подано! Дамы, как и положено, подходят в
первую очередь. Виктория Федоровна, Ольга Владимировна, прошу!
Вернувшись, Ольга с недоуменным пожатием плеч показала
Мазуру не толька миску, где к куску жареной курицы с картошечкой прилагалась и
пластмассовая ложка, но и пачку болгарских сигарет со стограммовой голландской
шоколадкой. Всем дали ложки, а Мазуру с толстяком еще и по пачке сигарет
(Егоршины, судя по всему, не курили), а вместо воды сунули по двухлитровому
баллону пепси. Мало того, караульный пообещал:
– Вернетесь с прогулочки, дамы и господа, мы вам тем
временем умывальничек поставим... Если кому книжку или там шахматишки, только
скажите, мы здесь на то и приставлены...
Голос его звучал откровенно и мирно, однако Мазур, за время
службы прошедший неисчислимое количество учебно-тренировочных допросов – и в
роли следователя, и сидя на месте допрашиваемого, – распознавал в
сладеньком баритоне некий «второй план». И легкая насмешка, и еще, пожалуй,
недовольство оттого, что приходится ломать всю эту комедию. Во всяком случае,
когда караульный приглашал получить миску с завтраком «господина Минаева»,
определенная доля злобы в его голосе была – ну, не актера, конечно, а его
дружков Мазур вчера должен был ушибить на совесть, особенно Мишаню...
После завтрака Мазур хотел было поговорить с сокамерниками –
уже в полный голос, – но увидел, что они, подчиняясь наработанному
рефлексу, принялись вылизывать миски языком, брезгливо морщился и махнул рукой.
Он не собирался быть святее Папы Римского и прекрасно понимал, что сломаться
может любой, но все же за четверть века привык к совсем
д р у г и м людям... И потому не мог себя пересилить.
Ольга, наоборот, непринужденно пошла на разведку – сразу
после завтрака подсела к Виктории, и они о чем-то зашептались, один раз даже
послышались смешки. Сам Мазур, перебравшись под окошко, чутко прислушивался к
долетавшим снаружи звукам, пытаясь выловить в окружающем пространстве хоть кроху
полезной информации. Но ничего полезного не обрел. Все, что долетало, больше
всего походило на утренние шумы самой обыкновенной деревеньки: лениво брехали
собаки, давая понять, что они не дармоедствуют, а прилежно несут службу, совсем
недалеко мычала корова, пару раз слышалось ржание лошадей, кто-то прошел,
позвякивая пустыми ведрами, и вскорости забренчала колодезная цепь. Закрыть
глаза, забыть на миг про тюрьму, отрешиться – и кажется, будто сгинули куда-то
последние четверть века, а ты в родной деревне...
Вернулась Ольга, шепнула на ухо:
– Ничего не получается. Никакой пользы.
– Раскрутить пробовала?
– Ага. Пока речь идет о постороннем тра-ля-ля, все гладко, а
стоит речь завести о том, что им тут предлагали, – сразу в клубок
сворачивается, иголки выставляет...
Мазур задумчиво уставился на толстяка. Чутье подсказывало:
тут не придется особенно изощряться, пускать в ход
о с о б ы е методы допроса, каким учили, – сунуть
кулак к носу, дать по ушам разок... Попробовать, что ли?
Не успел – распахнулось окошечко, и караульный, изо всех сил
пытаясь сохранять те же интонации радушного и хлебосольного хозяина, возгласил:
– Дамы и господа, не изволите ли на прогулку собраться?
Погоды стоят самые солнечные, воздухом подышать куда как полезно... Украшеньица
получайте, будьте ласковы!
Тут же лязгнул металл – вертухай забросил в окошечко клубок
поблескивающих, новеньких цепей (Мазур тут же отметил, что разомкнутых
браслетов – четыре). Никто не шелохнулся – видимо, для сокамерников Мазура
такие сюрпризы тоже оказались новостью. Цепи так и лежали около двери.
– Ну что ж вы так, родненькие? – озаботился
караульный. – Подходи первый, кто хочет. Люди вы ученые, грамотные,
живенько разберетесь, что куда цеплять. Или погулять не хотите? – в голосе
зазвучали прежние, жестокие нотки. – Что ж вы так о здоровье не
заботитесь? Добром прошу, надевайте обновки...
Толстяк первым кинулся к двери, принялся ворошить лязгающую
кучку. Караульный наставлял:
– Пару на ручки, пару на ножки, сударь милый. Ходил, поди, в
кинематограф, видел кандальников?
Со страху, должно быть, толстяк разобрался быстро, звонко
защелкнул на запястьях и лодыжках браслеты. Мазур присмотрелся. Самые настоящие
кандалы – ручные и ножные, соединены цепью. Сработано на совесть, тяжесть,
сразу видно, приличная. Тем временем на пол плюхнулся новый звенящий клубок.
– Надевай, майор, сокол наш, – послышался голос
Кузьмича. – Ты не бойся, у нас погулять и означает – погулять. Таежным
воздухом подышите, потом в баньку сводим. Только ты уж их не скидывай, как
факир в цирке, а то мне сердце вещует, что женушка у тебя таким фокусам не
обучена, и потому ничего толкового у тебя пока что и не выйдет...
Плюнув, Мазур слез с нар. Оковы весили килограммов десять и
движения стесняли изрядно. Кузьмич зорко таращился, наблюдая за этим
фантасмагорическим одеванием – и, когда в кандалах оказались все пятеро, дверь
тут же распахнулась.
