Мазур старательно накладывал себе на тарелку той самой
копченой на можжевельнике осетрины, гусиную лапу с хрусткой золотистой
корочкой, клал икру ложками. Конечно, он самую чуточку работал на публику,
сиречь на Ольгу, внушая ей спокойствие и уверенность таким поведением – но игра
игрой, а пренебрегать таким столом тоже не стоило. Определенность была полная,
и потому он не считал нужным зря дергаться. Добраться до тайги, а там
посмотрим...
– Во всем этом есть только одна недоработочка, – сказал
он, плеснув себе ароматной водочки. – Предположим, мы наотрез откажемся
участвовать в этой вашей охоте? Хоть режьте, хоть насилуйте. Сядем сиднем под
елкой и с места не сдвинемся. А? Встретим, так сказать, смерть лицом – но без
предварительной беготни?
Прохор усмехнулся не без загадочности и промолчал. Мазур,
долго буравя его взглядом, но так и не дождавшись ответа, пожал плечами и
принялся уплетать за обе щеки все, что лежало на тарелке. Мистер Кук
громогласно храпел, совсем по-русски.
Глава 7
Пейзаж перед битвой
Прохор свое слово держал – едва они с Ольгой, ощутимо
отяжелевшие от съеденного и выпитого, покинули гостеприимного (чертовски
гостеприимного!) хозяина, кандалы сняли с обоих. Правда, охранник вместо
прежних двух шагов держался от них не менее чем в пяти метрах, и Кузьмич
старался не подходить близко. Прекрасно понимая ход мыслей старика, Мазур решил
немного поиграть у него на нервах – благо был, как-никак, несколько хмелен – и
бодро окликнул:
– Кузьмич, старче божий! А знаешь что? Сердце мне вещует:
если я тебя, паскудника старого, сейчас пришибу, мне за это ничего и не будет –
я ж нынче, как прима-балерина!
– Тьфу на тебя! – отплюнулся Кузьмич, но осторожность
удвоил.
И в тюрьму уже не зашел, остался около крыльца,
предупредительно распахнув дверь. Охранник тоже не пошел в глубь коридора,
встал возле двери. Зато караульный, несший службу возле камеры, вел себя крайне
беспечно: мельком глянув на входящих, вновь приник к окошечку, похохатывая и
ухая от избытка чувств. Из камеры доносился шум нешуточной свалки. Карабин
караульного оказался прислонен к стене, в пределах досягаемости, но Мазур
бросаться к нему не стал: изучил уже здешнюю методику, карабин, вероятнее
всего, опять без патронов, а даже если и заряжен, жизнь этого усатого и
жизнерадостного болвана предметом серьезного торга ни за что не станет – стоит
вспомнить, как легко списали в тираж незадачливого Мишаню, будто костяшку на
счетах перебросили... Поэтому Мазур, хладнокровнейше скрестив руки на груди,
рявкнул:
– Мне что, в коридоре стоять?
Караульный нехотя оторвался от окошечка. Внутри кричали,
послышался женский визг, хлесткие удары, что-то со стуком разлеталось по полу –
и всему этому аккомпанировал неумолчный звон железа. Догадаться было немудрено.
Ну так и есть – в камере увлеченно дрались. Эскулап и
толстяк возились на полу, сплетясь в невообразимую фигуру, молотя друг друга
как попало и по чем попало. Похоже, они бы и рады выйти из клинча, но надежно
перепутались цепями и распутаться уже не могли. Виктория ошалело металась
вокруг, то пыталась помочь благоверному выпутаться – в прямом смысле слова
– то наудачу проезжалась извечным женским оружием, ногтями, по физиономии
толстяка, уже украшенного по щекам и лбу несколькими влажно-алыми полосами.
Мазур, обогнув дуэлянтов, запрыгнул на нары и быстрым
взглядом оценил обстановку. Одна пластиковая бутылка так и лежала на нарах
неоткупоренной – хороши гуси, это они после первой моментально пошли вразнос...
Закурил, созерцая потасовку. Поймал себя на том, что
искренне презирает этих людей, а это плохо, это в нем что-то новое прорезалось
– с каких таких пор начал с презрением относиться к другим только оттого, что
они оказались слабее в нелегких жизненных испытаниях, ибо не прошли кое-какую
суровую школу? Положительно, в этом узилище на поверхность души поднимается
довольно грязная пена, о наличии которой в глубинах подсознания вроде бы и не
подозревал...
– Да помогите же! – отчаянно закричала Виктория,
повернув к нему заплаканное лицо.
Мазур вздохнул, неторопливо слез с нар, постоял над звенящей
грудой буйной человеческой плоти, набрал в грудь побольше воздуха и боцманским
голосом заорал:
– Пр-рекратить! Поубиваю, суки!
Груда не сразу, но распалась – на двух встрепанных и
перемазанных кровью мужиков. С угрожающим видом Мазур стоял над ними, пока не
остыли, но цепи все еще соединяли их, будто сюрреалистических сиамских
близнецов.
– Ну-ка, распутались помаленьку, – сказал он уже
мирно. – Вот так... рученьку сюда, доктор, а вы, мсье Чугунков, сделайте
пируэт вправо, цепочка-то и размотается... Чует мое сердце, толстый, что ты
опять в зачинщиках...
– Я бы вас попросил! – рявкнул толстяк. – Я
кандидат наук...
– Люблю интеллигенцию, – сказал Мазур, похлопал его по
плечу. – Но если вы, господа интеллигенты, разброд и шатание вносить
будете в спаянные ряды заключенных, я на ваши степени и дипломы не посмотрю...
Вика, с чего это они так развеселились?
– Он ко мне полез, – угрюмо сказала Вика, кивая на
толстяка. – А Алексей...
– А Алексей вознегодовал, – понятливо кивнул
Мазур. – Ну, ясно. Толстый, у тебя определенно эротическое буйство
началось, и перманентное, как революция у проститутки Троцкого... Смотри у
меня.
– Ты у меня сам смотри! – заорал толстяк, дыша
перегаром и смахивая кровь со щек. – Вы почему оба без цепей? Ты, вообще, кто
такой? Почему распорядок не для вас писан? Вы кто такие оба?
Истерия – штука заразительная. Мазур видел, что у бедолажной
четы Егоршиных лица мгновенно стали злыми и подозрительными. И прикрикнул:
– Ну-ка, без митингов! Нашли крайнего, все тут в одинаковом
положении... Унялись, а то уйму!
Они унялись, успели уже выработать здесь условный рефлекс на
командирское рыканье. Но Виктория, поправляя волосы закованными руками, все же
спросила не без надрыва:
– А в самом деле, почему вам такие вольности?
– Как себя поставишь, – отрезал Мазур. Увидел, что
потные, раскрасневшиеся дуэлянты жадно поглядывают на нетронутую бутылку водки,
подобрал ее и кинул в угол, к своему месту. – Нет уж, хватит с вас,
голубки, всем скоро силы понадобятся, а от похмельных от вас толку чуть...
– Вы хоть знаете, что нам тут готовят? – спросила
Виктория.
– Знаю, – сказал он мрачно. – Тем более, не водку
надо жрать, а вспоминать навыки бега...
Бывает хуже, мог бы он добавить. Когда под тобой нет
глубины, а низко над волнами несется вертолет с подвесным гидролокатором, и
вслед широкой цепью идут мотоботы, а с них спиной вперед рушатся в воду чужие
аквалангисты. Или когда твои парни в отчаянной спешке подрывают портовые
арсеналы и секретное оборудование, которое никак нельзя оставлять противнику, а
«Саладины» полковника Касема уже рычат моторами совсем рядом, так, что их
пулеметы лупят прямой наводкой по ожидающему твою группу, последнему эсминцу, а
тебе еще нужно поднять на воздух три пакгауза, собрать всех, погрузиться и
выйти из залива. После этих веселых передряг бескрайняя тайга, пусть даже с
идущей по пятам погоней, покажется землей обетованной...
