– А зверей тут быть не может? – опасливо спросила Вика.
– Что им тут делать? – пожал плечами Мазур. – Это
только в кино в таких развалинах полно волков с вурдалаками... – и, не
колеблясь, свернул к дому с относительно целой крышей. – Вот тут и
обоснуемся, нет разницы...
– Думаете, о н и отстанут? – спросил доктор.
– Думаю, – сказал Мазур. – Мы ж не диверсанты, а
они не полк СС, это охота, не забывайте. Вот когда мы прорвемся подальше от
здешних мест, они зашевелятся, уверен, устроят жуткое браконьерство. А пока нет
им причин особо беспокоиться...
Он и в самом деле так думал. Действия охотника, даже
подобного Прохору, всегда укладываются в определенную логику. Вряд ли Прохор
станет устраивать ночное нападение – учитывая специфику дичи, оно
обернется встречным боем. Ночью, в тайге, в заброшенной деревне шансы нагана и
охотничьего ружья, в общем, равны. Да и здешний Соколиный Глаз в темноте
лишится всех своих преимуществ. А собаки ничем не помогут: Мазур знал, что делал,
заставив всех еще до того, как вышли к мостику, снять обувь и прилежно тащить
ее в руках...
Последний фокус в обуви, теперь он не сомневался. Очень уж
хорошо помнил поведение собак. Едва достигнув того места, где беглецы
разувались перед тем, как пройти по равнине, лайки потеряли след. Так и должно
быть: лайка – собака особая, за тысячелетия натасканная исключительно на зверя,
адские труды и нешуточное количество времени потребуется, чтобы воспитать из
нее нечто вроде лагерной овчарки... Невероятно сложно сделать из добряка
сенбернара служебно-розыскную собаку, из болонки – ищейку, а из лайки –
охотника за людьми. Генотип не тот. Когда невезучий толстяк выскочил из
укрытия, лайки проявили кое-какое любопытство – и не более того. Они не видели
в бегущем дичь, добычу.
Значит, весь подвох в кроссовках – голову можно
прозакладывать, обработаны чем-то весьма стойким, источают аромат, который
человек не чувствует, а вот охотничья собака ловит ноздрями мгновенно. Лайки
идут не за людьми, а за следами их обуви. Но от такого открытия ничуть не легче
– весь путь босиком не пройдешь, заменять обувь нечем...
Вошли во двор – пройдя по упавшим половинкам ворот. Дома,
очень похоже, тоже сложены из лиственных бревен, Мазур осторожно похлопал по
стене и вновь не ощутил ни следа трухлявости, потрогал ногой нижнюю ступеньку
крыльца – выдержала.
Потом поймал за косу Ольгу, приободрившуюся было и совсем
было собравшуюся пройти в дом первой. Почти не ощущая неловкости, поклонился и
громко проговорил:
– Пусти, дедушка, прохожих людей переночевать, душевно
просим...
Слишком прочно в нем засели кое-какие наставления,
полученные в детстве. В таких местах, право же, нужно сначала вежливо
попроситься на ночлег, а уж потом входить. Разное бывает, и не обязательно
врут...
За спиной фыркнул Егоршин.
– Не фыркайте, не фыркайте, – не оборачиваясь, бросил
Мазур. – Не в городе. Как писал один классик – где крещеный народ долго не
живет, не мудрено кому другому поселиться...
– Вы серьезно?
– Вы городской? – ответил Мазур вопросом.
– Ага.
– Вот и приберегите жизненный опыт для города...
Входная дверь была распахнута настежь. Мазур мимоходом
попытался ее притворить. И на миллиметр не сдвинулась, похоже, петли намертво
приржавели. Обширные сени. Широкая лавка у стены, рассохшаяся бочка в углу,
какое-то тряпье. Глаза легко привыкли к полумраку, как-никак и на улице было не
светлее, да к тому же в окна проникали серебристые полосы лунного света, и
Мазур хорошо мог рассмотреть все вокруг. Правда, особенно рассматривать и
нечего: большая горница, пыли почти нет – в лесных брошенных домах пыли почти
что и не заводится, это вам не городская квартира – еще одна лавка у стены,
корявый табурет рядом, вот вам и вся меблировка. В углу, который вполне можно
поименовать красным, виднеется широкая полочка, определенно божница, но там не
видно ни одной иконы. Подойдя, Мазур обнаружил лишь крохотный огарок свечи,
который немедленно сунул в карман – в его положении любой трофей годился.
Стена оклеена газетами. Он без малейших усилий оторвал
невесомый, сухой, как пыль пустыни, клок – края рассыпались под
пальцами, – подошел к окну и, напрягая глаза, попытался прочитать пару
строчек. Кого-то там торжественно встретил маршал Булганин – это легкая
привязка к хронологии, ага, и про дорогого Никиту Сергеевича...
– Что пишут? – спросила Ольга.
– Когда писали, тебя еще на свете не было, – сообщил
Мазур. – Вас, друзья, впрочем, тоже. Да и я без штанов бегал...
– Где же люди? – пожала плечами Вика.
– Кто их знает, – сказал Мазур. – Деревушек таких
– море. Старики умерли, а молодые в город подались. Если было тут молодое
поколение... Так что не ждите, не будет вам скелетов в живописных позах, все
гораздо будничнее происходило.
– И слава богу... – пробормотала Вика.
– Располагайтесь, – сказал Мазур. – Банку
кто-нибудь откупорьте, хлеба порежьте... Вон там, в огороде, сортир стоит, но
не советую его навещать – доски прогнить могли, еще провалится кто.
– Вымыться бы, – мечтательно протянула Вика. – На
три метра потом шибает, сама чувствую...
– Тоже дело, – согласился Мазур.
Подошел к окну, оперся рукой на подоконник и одним рывком
бесшумно выбросил тело в огород, по-сибирски огромный, протянувшийся до самой
речушки. Сейчас огород являл собою причудливые заросли, среди которых все же
выделялись бывшие грядки. Он осторожно двинулся вперед, разводя руками плети
одичавшего гороха – увы, стручков не видно, птицы, скорее всего, постарались...
ш-шит!
Из зарослей над самой землей на него таращились два зеленых
глаза.
– Тьфу ты, – тихонько сказал сам себе Мазур в целях
нервной разрядки, сделал резкое движение в ту сторону.
Что-то небольшое, продолговатое, черное опрометью унеслось к
покосившемуся забору, с жутким хрустом проламываясь сквозь сухие плети гороха.
Он успел разглядеть – кошка, определенно. Остались здесь и, конечно,
одичали.
Вышел к месту, где правильными рядами торчали сгнившие,
покосившиеся палки – подпорки для помидорных кустов. Сами помидоры, конечно,
вымерли, как динозавры, – этот овощ любит обильную поливку и без
человеческой заботы не выживет. То же и с огурцами. А вот тыквы он нашел, целых
две штуки, и здоровенные. Возле забора надергал охапку жестких перьев
лука-батуна. Вернулся к дому, передал в окно свою добычу, сообщив:
– От дедушки Мороза...
И опять прошел в огород. Ничего съедобного больше не
отыскал, зато обнаружил аж три громадных бочки, вкопанных в землю до верхних
ободьев и соединенных с речушкой выложенными досками канавками – ну, это нам
знакомо, вместо колодца... Клепки изрядно рассохлись, но незамысловатая
механика все еще служила, и в бочках стояла вода, нагретая солнцем. Правда, там
было изрядно мягкой зеленой плесени, но, если не привередничать, в их положении
за ванну вполне сойдет.
