– Сидит, где оставил, и переживает.
– Иди к ней и держи ушки на макушке, будешь за часового. А я
тут поработаю.
Он вздохнул, прикинув, сколько предстоит трудов, вынул оба
ножа и опустился на корточки. Освежевать было недолго, зато уйму времени он
потратил, чтобы выскоблить шкуру как следует. До идеала, конечно, далеко, но
вечером можно будет навести глянец...
Разрезал шкуру вдоль, подхватил выпотрошенную тушу и
направился туда, где оставил женщин. Вика сидела под сосной и курила. Увидев
Мазура, смутилась, словно он был строгим папой:
– А ведь бросала...
– Ничего, – сказал он. – Дымите. А я вам тут шубы
сделал. На хорошую доху, конечно, не тянет, но вокруг поясницы обмотать – все
теплее. И мяса – немеряно...
– А его едят? – недоверчиво спросила Ольга.
– Интеллигенция... – фыркнул Мазур. – Не то, что
едят, а даже доктора прописывают – от ревматизма и прочих аналогичных хворей. И
тащить его придется вам, красивые мои, уж не посетуйте...
С ношей он управился по китайскому способу – разрезал тушу
пополам и каждую половинку двумя тесемками привязал к короткой палке. Очень
удобно нести, хоть в руке, хоть на плече. Тесемки, конечно, пришлось вырезать
из собственной многострадальной куртки. Это уже была не куртка, а нечто вроде
бичевского жилета – сначала лишилась рукавов, потом подкладки, а ленты из нее
Мазур вырезал запросто, по мере потребности. Так что видок был предосудительный.
Только серебристые пластиковые пуговицы праздно посверкивали – уцелели все до
одной, потому что приспособить их было решительно не к чему.
– Ну вот, опять помаленьку обрастаем поклажей, –
удовлетворенно вздохнул он. – Хоть этот козел и решил, что дочиста нас
ограбил...
Осекся, покосившись на Вику. Мимолетной обмолвки хватило,
чтобы она моментально замкнулась, ушла в себя. Опять будет брести с трагическим
видом, украдкой зыркая, как побитая собачонка, боясь, что ее бросят. А у него,
откровенно говоря, не было никакого желания утешать долго и вдумчиво, с
прочувствованными тирадами и убедительными интонациями. Если совсем честно, он
не раз и не два ловил себя на мысли: «Вот, навязалась на мою голову...» Что,
конечно, не означало, будто Мазур собирался ее бросать. Но уныние Вика на него
наводила несказанное – как на всякого командира, которому придется постоянно
зреть у себя в шеренге кислейшую физиономию.
– Мы хоть полдороги-то отмахали? – спросила Ольга.
– А пожалуй что, – солгал Мазур.
Грубо прикидывая, они прошли не половину, а лишь поболе
трети – но не расхолаживать же? Хотя, может, и половину, сам черт не разберет.
Как ни натаскивай спецназовца, из него еще можно сделать живой компас, но
«внутреннего спидометра» никак не получится, с этим хуже. Как ни считай шаги и
ни прикидывай. Может, и половину...
– Такое впечатление, будто на одном месте кружим. Очень уж
пейзажи одинаковые.
– Не привыкла ты в России к нашенскому размаху, –
сказал Мазур. – На Шантаре, помню, то же самое говорила – мол, такое
впечатление, будто на одном месте стоим, до того берега однообразны... Хорошо
еще, не в пустыне. Дорогу бы я и там нашел, а вот с водой хуже. С едой тоже. А
вообще, знаете, кто самые лучшие проводники караванов? Слепые.
– Кто? – даже Вика, являвшая собою аллегорическую
фигуру вселенской печали, посмотрела с любопытством.
– Серьезно, слепые, – сказал Мазур. – Видел я
одного такого в... – он спохватился. – В жарких странах. Не поняли
еще, в чем фокус? Караванные тропы в пустыне – трассы постоянные, сотни лет по
ним тысячи верблюдов чапают. И усердно писают, понятно. Верблюд пить не пьет, а
вот писаться здоров. И за века весь путь пропахнет. Зрячий не особенно чует, а
слепой – другое дело, у него оставшиеся чувства обострены... Вот и ведет, как
по ниточке, держат его вместо компаса.
– Надо же, а м... – начала Вика и вдруг поперхнулась,
через плечо Мазура уставилась на что-то с выражением крайнего ужаса.
Он в этот момент сидел на корточках. Не вставая, упал
вправо, перекатился, щелкнув предохранителем. И, еще не успев вскочить, поймал
боковым зрением громадное бурое пятно. Как ни странно, у него моментально
отлегло от сердца. Медленно, очень медленно выпрямившись, он громко прошипел
сквозь зубы:
– Замри! Замри, обе!
Метрах в тридцати меж двумя соснами стоял здоровущий медведь
и, низко пригнув плосколобую башку, таращился крохотными глазками. Морда у него
была облеплена желтоватой шерстью. Мгновенно прикинув направление, откуда
приперся таежный хозяин, Мазур сообразил, что косолапый, дожрав выброшенные в овражке
барсучьи потроха, пошел по следу – тушу-то Мазур тащил волоком, да и кровь
капала. Вполне может быть, мишка и сам трудолюбиво выслеживал вкусного барсука
– он, случается, массу времени тратит, чтобы извлечь из-под земли
кроху-бурундука, а тут такой деликатес...
Мазур быстро огляделся. Женщины застыли, как статуи –
не во исполнение приказа, а от страха. Он плавно перевел предохранитель на
«непрерывный огонь». Ветерок дул от медведи к людям, принося густую волну
звериной вони.
Медведь все так же стоял, чуть ворочая в стороны башкой. Со
своего места Мазур мог бы всадить в него славную очередь, но жалко было
патронов. Их много придется расстрелять, если не все. Против крупного зверя
автомат такого калибра (и даже «нормальный» 7,62) как-то не пляшет. Убойность
не та. Особенно теперь, когда он стоит, подставив лобешник, – от толстой
кости пуля может и срикошетить из-за той самой неустойчивости в полете...
Все это мгновенно пронеслось у Мазура в мозгу, и он понял,
что победа будет пиррова, – останется с разряженным автоматом. Не отводя
дула, он набрал в грудь побольше воздуха и, как мог утробнее, рыкнул, заворчал.
Вся надежда была на рефлексы и звериные повадки. Тут уж не
до деления на животных и человеков. Расклад незатейлив: мишка должен был
понимать, что приперся к ч у ж о й добыче, и то, что
конкурентом ему был не лесной собрат, а гомо сапиенс, ничего не меняло. Хотя
как знать – именно с человеком медведь старается не связываться. И что такое
ружье, понимает прекрасно.
Услышав его рявканье, медведь поднял верхнюю губу, обнажив
желтоватые слюнявые клыки. Сам глухо заворчал. Мазур готов был стрелять, как
только он двинется вперед.
Не потребовалось. Медведь постоял, дергая носом, подался в
сторону, бочком-бочком, изображая всем своим видом, что он, понимаете ли,
просто так прогуливается, променад делает по предобеденному времени, –
отступил в чащобу, настороженно пятясь, поматывая башкой. И совершенно бесшумно
канул в тайгу, мелькнул огромным косматым комом меж отдаленных деревьев – а там
и след простыл. Зверь был сыт и спокоен, так что обошлось...
– Ф-фу ты, – вздохнул Мазур, совсем по-медвежьи мотая
головой. – В обморок никто не собирается?
Обе амазонки были бледными, но на ногах держались и глаз не
закатывали – похоже, начали помаленьку проникаться простой истиной, что самый
страшный зверь в тайге человек и есть. В их положении эта азбука как-то быстрее
усваивается...
