– Пошли, – распорядился Мазур. – Хватит,
засиделись. Обедать ягодками будем... если попадутся.
– А он не вернется? – опасливо спросила Ольга, не отрывая
глаз от леса.
– Никогда он в таких случаях не возвращается, –
успокоил ее Мазур.
Это была чистейшая брехня. Медведь как раз способен отколоть
штуку – бесшумно зайти со спины, подошвы у него мягкие, как подушки, сухой
сучок не сломают, обволокут. Другое дело, что спокойный августовский зверь не
настолько уж воспылает страстью к барсучатине, чтобы преследовать из-за нее
вооруженного человека – существо, пользующееся в тайге мрачным уважением...
Первое время Мазур старательно оглядывался, однако. Потом
перестал, когда откуда-то сверху, со склона ближайшей сопки раздалось могучее
рявканье: медведи стаями не ходят, у каждого свой огромный участок, старательно
помеченный и обжитой. Так что это, несомненно, был их недавний знакомец –
ненавязчиво напоминал, что они все же шлепают по его владениям...
Расслабился и даже негромко замурлыкал:
Ой медведюшко, мой батюшко,
ты не тронь мою коровушку,
пожалей мою головушку...
Мысли и чувства у него были какие-то не городские, не
прежние. Показалось на миг, что полностью сумел влезть в шкуру первобытного
человека: идешь себе с оружием, впереди женщины тащат добытое тобой мясо, одна
женщина твоя, а другая готова, только мигни, и не ранен никто, а в неизвестном
отдалении враги кучкуются, и поступить с тобой готовы совсем по-первобытному,
как и ты с ними, если честно... Странное ощущение. То ли пугающее, то ли
возбуждающее. Решительно не верится, что где-то там, за горами, за долами,
машины по асфальту ездят, дома многоэтажные стоят, женщины в платьях ходят и
духами пахнут...
...Больше всего он жалел об утащенном доктором бинокле, все
остальное – штука наживная. Однако он и без бинокля усмотрел сквозь деревья, с
вершины округлой, смахивающей на погребальный курган сопки некий предмет,
глухой тайге не свойственный совершенно, – посреди невеликой полянки
стояла грязно-зеленая цистерна с широкой горловиной, судя по виду и габаритам,
снятая с шасси армейского бензозаправщика. И никакого шевеления рядом, никаких
палаток.
Оставив женщин в чащобе, он сделал вокруг полянки два круга,
но не засек никаких двуногих. Тогда, не таясь, вышел на прогалину.
Цистерна, точно, с бензозаправщика. Вертолетом, должно быть,
сюда и закинули. Выстукав ее кулаком, Мазур определил, что она полнехонька на
две трети. Обшарив прогалину, быстро нашел в кустах алюминиевую лесенку, по
высоте как раз подходившую, чтобы добираться до горловины. В противоположном
конце поляны там и сям – углубления, иные совсем свежие, даже не успела
пожухнуть вмятая колесами вертолета трава. Выходит, набрел на «аэродром
подскока». Зачем, если такой вертолет способен дотянуть от заимки до Пижмана,
не опустошив досуха баков?
Ответ простой: вполне возможно, вертолет неустанно кружит
над тайгой, прочесывает по квадратам, вооружившись каким-то из детекторов. Сам
Мазур на месте Прохора так бы и поступил, погонял вертушку дней несколько, не
полагаясь на минные поля и засады, – таковых не может оказаться много...
Ну, а вертолета они ни разу не слышали оттого, что он прилип
к какому-то другому месту. Неправильно подрассчитали на заимке. Они тоже не
боги и не демоны.
Невыносимо хотелось поджечь к чертовой матери цистерну, но
противнику существенного урона это не нанесло бы, а вот маршрут Мазура
безусловно выдало. Пришлось ретироваться. Отступая в тайгу, он вновь вспомнил о
задумке с пожаром.
Где умный человек прячет лист? В лесу. А когда лучше всего
улепетывать? Да посреди окружающего переполоха.
Окончательно он укрепился в своем решении, когда вышли к
откосам. Мазур и раньше подозревал, что они идут по плоскогорью, метрах в
трехстах от пресловутого «уровня моря», – опыт старого подводного пловца
подсказывал по едва уловимому изменению давления на барабанные перепонки, на
суше принцип тот же – а то и в полукилометре. Теперь убедился точно. Все эти
дни они шагали по протяженнейшему плато. И вышли к скалистым сопкам, кое-где и
вовсе безлесным. За сопками уходили вниз откосы – где плавно, где
покруче, – а внизу, куда ни глянь, на многие километры расстилалась тайга,
перемежавшаяся обширными прогалинами, кое-где перерезанная темно-синими
полосами нешироких мелких речек.
Евоные амазонки стояли плечом к плечу, глядя в открывавшийся
перед странниками простор так зачарованно и радостно, словно ждали, что
усмотрят отсюда окраины Шантарска. Мазур и сам поймал себя на мысли, что
высматривает Пижман, в котором он ни разу не был и плохо представлял, как
городок выглядит.
Нет, ни следа человеческого присутствия. Ветер здесь, на
вершине, дул сильный – навстречу, с юга. За все время, что они тут простояли,
ни разу не переменился. Как и за четыре последних дня. Нет, на юг пожар не
пойдет, будет распространяться с ветром...
– Складывайте пожитки вон туда, под сосну, – сказал
Мазур, решившись. – Будет вам работенка...
Он заранее наметил место, где предстоит спускаться на
равнину. И честно предупредил, что потребует потом выложиться до предела.
Вернувшись метров на триста по своему же следу, туда, где
деревья стояли густо, принялись за работу. Драли бересту – где ножами, где
руками. Амазонки моментально обломали ногти, еще допрежь того помаленьку
приходившие в жалкое состояние, но Мазур был беспощаден, да и они сами уже
малость одичали – так что обошлось без лишних трагедий. Попутно ломали сухие
ветки, кустарник, молоденькие деревца, засохшие в тени взрослых собратьев, –
их моментально можно было опознать по рыжей хвое. Труднее всех, как он сам
считал, приходилось именно ему – и ломай-дери-таскай, и руководи, да еще и
прислушивайся к окружающему, не снимая с шеи автомата...
В самой чащобе сложили несколько куч. В душе у Мазура стоял
тягостный осадок – никогда не думал, что придется вот так, своими руками
поджигать тайгу. Но он слишком хорошо помнил телерепортаж месячной давности,
помнил, сколько людей и техники было брошено тушить, какое столпотворение
поднялось, а ведь тот пожар отстоял еще дальше к северу, восточнее, правда. И
Прохору удастся напакостить, если повезет (да и притихнет поневоле Прохор), и
им пойдет на пользу – никто не станет задавать лишних вопросов оборванным
людям, вышедшим из тайги. Вот только легенду надо продумать поискуснее,
татуировки чертовы на руках ничем не прикроешь. Завязать разве что, сославшись
на ожоги...
Мысленно извинившись не перед кем-то конкретным, а перед
в с е й тайгой сразу, он подпалил сверток бересты. Быстро
разгорелось. Мазур сунул импровизированный факел в кучу сушняка и бересты,
наваленную вокруг могучей сосны, окруженной тесным частоколом молодняка.
Вспыхнуло, занялось. Он бросился к остальным кучам, горько подтрунивая над
собой, – Прометей хренов...
Трещало пламя. На фоне рыжих мечущихся языков четкими
геометрическими линиями вытянулись тоненькие молодые деревца. Секунда – и они
вспыхнули, как солома. Треща, сгорала хвоя. Понемногу занималась толстая кора
высоченных сосен, и уже пылали затесавшиеся среди них березки – особенно яро
полыхали две голых, желтых, высохших, с корой, давно ошкуренной трудолюбивыми
дятлами. Сама береста уже давно горела, свиваясь в почерневшие трубочки.
