– Да, – сказал Браун. – Вы разговаривали во сне. Заставили
Мари побегать. Вы что-нибудь видели во сне?
– Н-нет… что-то не помню. Что я говорил? Кто вы?
– Меня зовут доктор Джеймс Браун. Как негритянского певца.
Только я невропатолог. Вы сказали: «Думаю, с ним будет все в порядке, как
только они очистят поврежденную роговую оболочку». Кажется так, сестра?
– Моему сыну собираются делать такую операцию, – сказала
Мари. – Моему мальчику, Марку.
– Я ничего не помню, – сказал Джонни. – Должно быть, я спал.
– Он посмотрел на Брауна. Глаза его стали ясные и испуганные. – Я не могу
поднять руки. Я парализован?
– Нет. Попробуйте пошевелить пальцами.
Джонни попробовал. Пальцы двигались. Он улыбнулся.
– Прекрасно, – сказал Браун. – Скажите ваше имя.
– Джон Смит.
– А ваше второе имя?
– У меня его нет.
– Вот и чудесно, да и кому оно нужно? Сестра, спуститесь в
дежурную и узнайте, кто завтра работает в отделении неврологии. Я бы хотел
провести ряд обследований мистера Смита.
– Хорошо, доктор.
– И позвоните-ка Сэму Вейзаку. Он дома или играет в гольф.
– Хорошо, доктор.
– И, пожалуйста, никаких репортеров… бога ради! – Браун
улыбался, но голос его звучал серьезно.
– Нет, конечно, нет. – Она ушла, слегка поскрипывая белыми
туфельками. С ее мальчиком будет все в порядке, подумал Джонни. Нужно
обязательно ей сказать.
– Доктор Браун, – сказал он, – где мои открытки с
пожеланиями выздоровления? Неужели никто не присылал?
– Еще несколько вопросов, – сказал мягко доктор Браун. – Вы
помните имя матери?
– Конечно, помню. Вера.
– А ее девичья фамилия?
– Нейсон.
– Имя вашего отца?
– Герберт. А почему вы сказали ей насчет репортеров?
– Ваш почтовый адрес?
– РФД 1, Паунал, – быстро сказал Джонни и остановился. По
его лицу скользнула улыбка, растерянная и какая-то смешная, – то есть… сейчас
я, конечно, живу в Кливс Милс, Норт, Главная улица, 110. Какого черта я назвал
вам адрес родителей? Я не живу там с восемнадцати лет.
– А сколько вам сейчас?
– Посмотрите в моих правах, – сказал Джонни. – Я хочу знать,
почему у меня нет открыток. И вообще, сколько я пробыл в больнице? И какая это
больница?
– Это «Ист-Мэн медикэл сентр». Что касается ваших вопросов,
то дайте мне только…
Браун сидел возле постели на стуле, который он взял в углу –
в том самом углу, где Джонни видел однажды уходящий вдаль проход. Врач делал
пометки в тетради ручкой, какой Джонни никогда не видел. Толстый пластмассовый
корпус голубого цвета и волокнистый наконечник. И была похожа на нечто среднее
между автоматической и шариковой ручкой.
При взгляде на нее к Джонни вернулось смутное ощущение
ужаса, и он бессознательно схватил вдруг рукой левую ладонь доктора Брауна.
Рука Джонни повиновалась с трудом, будто к ней были привязаны
шестидесятифунтовые гири – ниже и выше локтя. Слабыми пальцами он обхватил
ладонь доктора и потянул к себе. Странная ручка прочертила толстую голубую линию
через весь лист.
Браун взглянул на него с любопытством. Затем лицо его
побледнело. Из глаз исчез жгучий интерес, теперь их затуманил страх. Он
отдернул свою руку – у Джонни не было сил удержать ее, – и по лицу доктора
пробежала тень отвращения, как если бы он прикоснулся к прокаженному.
Затем это чувство прошло, остались лишь удивление и
замешательство.
– Зачем вы так сделали, мистер Смит?..
Голос его дрогнул. Застывшее лицо Джонни выражало понимание.
На доктора смотрели глаза человека, который увидел за неясно мелькающими тенями
что-то страшное, настолько страшное, что невозможно ни описать, ни назвать. Но
оно было. И нуждалось в определении.
– Пятьдесят пять месяцев? – хрипло спросил Джонни. – Чуть не
пять лет? О господи. Это невозможно.
– Мистер Смит, – в полном смятении сказал Браун. –
Пожалуйста, вам нельзя волноваться…
Джонни немного приподнялся и рухнул без сил, лицо его
блестело от пота. Взгляд беспомощно блуждал.
– Мне двадцать семь? – бормотал он. – Двадцать семь. О
господи.
Браун шумно проглотил слюну. Когда Смит схватил его за руку,
ему стало не по себе; ощущение было сильное, как когда-то в детстве; на память
пришла отвратительная сцена. Брауну вспомнился пикник за городом, ему было лет
семь или восемь; он присел и сунул руку во что-то теплое и скользкое.
Присмотревшись, он увидел, что это червивые остатки сурка, который пролежал под
лавровым кустом весь жаркий август. Он закричал тогда и готов был закричать
сейчас, однако это воспоминание исчезло, улетучилось, а на смену ему вдруг
пришел вопрос: Откуда он узнал? Он прикоснулся ко мне и сразу же узнал.
Но двадцать лет научной работы дали себя знать, и Браун
выкинул эту чепуху из головы. Известно немало случаев с коматозными больными,
которые, проснувшись, знают многое из того, что происходило вокруг них, пока
они спали. Как и многое другое, при коме это зависит от степени заболевания.
Джонни Смит никогда не был «пропащим» пациентом, его электроэнцефалограмма
никогда не показывала безнадежную прямую, в противном случае Браун не
разговаривал бы с ним сейчас. Иногда вид коматозных больных обманчив. Со
стороны кажется, что они полностью отключились, однако их органы чувств
продолжают функционировать, только в более слабом, замедленном режиме. И
конечно же, здесь был именно такой случай.
Вернулась Мари Мишо.
– С неврологией я договорилась, доктор Вейзак уже едет.
– Мне кажется, Сэму придется отложить встречу с мистером
Смитом до завтра, – сказал Браун. – Я хотел бы дать ему пять миллиграммов
валиума.
– Мне не нужно успокоительное, – сказал Джонни. – Я хочу
выбраться отсюда. Я хочу знать, что случилось!
– Всему свое время, – сказал Браун. – А сейчас важно, чтобы
вы отдохнули.
– Я уже отдыхаю четыре с половиной года!
– Значит, еще двенадцать часов не имеют особого значения, –
безапелляционно заявил Браун.
Через несколько секунд сестра протерла ему предплечье
спиртом и сделала укол. Джонни почти сразу стал засыпать. Браун и сестра
выросли до пятиметровой высоты.
