– Ты хорошо себя чувствуешь, Джон? – спросила мать,
дотронувшись до его лба.
– Конечно, мам. – Так оно и было, если не считать кошмарных
снов и появлявшейся временами сонливости в те часы, когда раньше ему совсем не
хотелось спать.
Он чувствовал себя хорошо.
Однажды утром в середине февраля Чак Спайер обнаружил, что
сел аккумулятор у его старенького «де сото» сорок восьмого года выпуска. Чак
решил подзарядить его от грузовичка. Когда он присоединял провод ко второй
клемме аккумулятора, тот взорвался, брызнув осколками и кислотой прямо ему в
лицо. Он потерял глаз. Слава богу, что не оба, сказала Вера. Джонни очень
переживал, и спустя неделю они с отцом пошли навестить Чака в льюистонскую
клинику. Вид Чака на больничной койке, где он казался каким-то потерянным и
маленьким, потряс Джонни – в ту ночь ему снилось, что это он, Джонни, лежит
там.
В последующие годы у него иногда появлялись предчувствия –
он знал, например, какая пластинка зазвучит по радио еще до того, как
диск-жокей проигрывал ее, – но он никогда не связывал их с падением на лед. К
тому времени он совсем забыл о нем.
Да и предчувствия не были столь уж необычными и не часто
тревожили Джонни. До вечера на сельской ярмарке и истории с маской ничего
особенного не произошло. А потом вдруг несчастный случай.
Позднее Джонни часто думал об этом.
Выигрыш на «Колесе удачи» выпал перед вторым несчастным
случаем.
Как тревожное предостережение из детства.
Стояло лето 1955 года; под палящим солнцем по Небраске и
Айове кружил коммивояжер. Он сидел за рулем «меркюри» выпуска тысяча девятьсот
пятьдесят третьего года, на спидометре было уже свыше семидесяти тысяч миль.
Клапаны «мерка» начинали заметно стучать. Это был крупный молодой человек,
эдакий рубаха-парень со Среднего Запада; летом 1955-го, через каких-нибудь
четыре месяца после того, как Грег Стилсон прогорел на малярном бизнесе, ему
исполнилось только двадцать два года.
Багажник и заднее сиденье машины были забиты картонными
коробками с книгами. В основном библии. Разного формата и толщины. Самой ходовой
была «Библия Американского Праведного Пути», по доллару шестьдесят девять
центов за штуку, с переплетом на авиационном клее, снабженная шестнадцатью
цветными иллюстрациями и гарантией не рассыпаться по крайней мере десять
месяцев; еще дешевле – шестьдесят пять центов – стоил «Новый Завет
Американского Праведного Пути», тоже карманное издание, но без цветных
иллюстраций, зато со словами Господа Нашего Иисуса Христа, набранными красным
шрифтом; а для толстосумов имелось «Слово Божие Американского Праведного Пути»,
роскошная книга за девятнадцать долларов девяносто пять центов, с обложкой под
белую кожу – на ней было оставлено место для имени владельца, которое надлежало
вывести золотом; книгу украшали двадцать четыре цветных иллюстрации, а в
середине располагались чистые листы, куда можно было записывать дни рождений,
даты свадеб и похорон. Это великолепное «Слово Божие» могло протянуть целых два
года. Была там также коробка с книжками в мягких обложках под названием
«Праведный Путь в Америке: коммунистическо-еврейский заговор против наших
Соединенных Штатов».
Эта книжка, напечатанная на дешевой макулатурной бумаге, шла
у Грега лучше, чем все библии, вместе взятые. Там рассказывалось в подробностях
о том, как Ротшильды, Рузвельты и Гринблатты прибирают к рукам американскую
экономику и американское правительство.
В Вашингтоне помнили времена Маккарти; на Среднем Западе
звезда Джо Маккарти еще не закатилась, и Маргарет Чейз Смит из штата Мэн за ее
нашумевшую Декларацию совести называли не иначе как «эта стерва». Не считая
книг о коммунизме, сельские клиенты Грега Стилсона питали нездоровый интерес к
литературе, в которой говорилось о том, что евреи правят миром.
Грег завернул на пыльную подъездную аллею, ведущую к
фермерскому дому, что стоял в двадцати милях к западу от Эймса, штат Айова. Дом
казался заброшенным и нежилым – шторы опущены, двери коровника на запоре, не
поймешь, есть ли кто дома или нет, но с фермерами всегда так: сам не попробуешь
– не узнаешь.
Этот девиз хорошо служил Грегу Стилсону уже около двух лет,
с тех пор как они с матушкой переехали из Оклахомы в Омаху. На окраске домов не
разбогатеешь, но ему хоть ненадолго нужно было избавиться от привкуса Иисуса во
рту, да простится это маленькое святотатство. Теперь же он снова занялся своим
делом – только на сей раз не как проповедник или борец за религиозные
возрождение; он с облегчением оставил прежний чудотворный бизнес.
Грег открыл дверцу машины и только ступил в пыль подъездной
дорожки, как из-за коровника показался большой злющий пес с прижатыми ушами. Он
остервенело залаял.
– Привет, песик, – произнес Грег низким, приятным, но
многозначительным голосом – в свои двадцать два года он уже обладал опытом
оратора и умел завораживать аудиторию.
«Песик» не откликнулся на дружеское приветствие. Он
приближался, большой и злющий, явно рассчитывая полакомиться на завтрак
коммивояжером. Грег забрался обратно в машину, хлопнул дверцей и дважды
просигналил. По его лицу бежал пот, на белом льняном пиджаке образовались под
мышками темно-серые полукруглые пятна, на спине они растеклись ветвистым
деревом. Грег просигналил снова, но никто не отозвался. Дуболомы наверняка
погрузились в свой «интернэшнл харвестер» или «студебеккер» и укатили в город.
Грег улыбнулся.
Вместо того чтобы включить заднюю скорость и выехать из
подъездной аллеи, он пошарил сзади рукой и достал опрыскиватель – только
заряженный не дезинсектицидом, а аммиаком.
Оттянув поршень, Грег довольно улыбнулся и вышел из машины.
Пес, который было присел на задние лапы, тут же вскочил и стал рыча
приближаться.
Грег все улыбался.
– Ну-ну, песик, – произнес он тем же приятным,
многозначительным голосом. – Давай иди-ка сюда. Иди-ка и получи свое.
Он ненавидел этих мерзких фермерских псов, которые вели себя
на крохотном пятачке у входа в дом подобно заносчивым самодержцам; к тому же по
собаке можно судить и о хозяевах.
– Чертова деревенщина, – произнес он еле слышно. Улыбка не
сходила с его лица. – Ну иди-ка сюда, собачка.
Пес приблизился. Задние лапы напряглись перед прыжком. В
хлеву мычала корова, ветер нежно шелестел листьями кукурузы. Когда собака
прыгнула, улыбка Грега сменилась жесткой и злобной ухмылкой. Он надавил на
поршень и плеснул струйкой жгучего аммиака прямо псу в глаза.
Злобный собачий лай сменился коротким, мучительным визгом,
который перешел, по мере того как аммиак разъедал глаза, в истошный вой. Пес
поджал хвост, из сторожевой собаки он превратился и поверженную дворняжку.
