Глаза сестры все более округлялись. Лицо доктора Брауна
стало жестким – то ли он считал, что Джонни их всех дурачит, а может, просто
ему не понравилось нарушение четкой программы опытов. Вейзак оставался
неподвижным и задумчивым.
– У нее и у Хельмута Боренца родилось четверо детей. –
Джонни говорил тем же тихим, слабым голосом. – Жизнь бросала его в разные концы
света. Какое-то время он был в Турции. И где-то в Юго-Восточной Азии. В Лаосе
или, может быть, в Камбодже. Затем приехал сюда. Сначала Виргиния, затем другие
места, какие – я не понял, и, наконец, Калифорния. Они с Иоганной получили
американское гражданство. Хельмут Боренц умер. Один из детей погиб. Остальные
живы и здоровы. Но время от времени она грезит вами. И в такие минуты она
говорит: «Мальчик спасен». Однако она не помнит вашего имени. А может, считает,
что все потеряно.
– Калифорния? – произнес Вейзак задумчиво.
– Сэм, – сказал доктор Браун, – ей-богу, не стоит это
поощрять.
– Где в Калифорнии, Джон?
– В Кармеле. На побережье. Не могу только сказать, на какой
улице. Не разобрал названия. Оно в мертвой зоне. Как стол для пикника и лодка.
Но она в Кармеле, в Калифорнии. Иоганна Боренц. Она еще не старая.
– Нет, конечно, она не должна быть старой, – сказал Сэм
Вейзак тем же задумчивым, отрешенным голосом. – Ей было всего двадцать четыре,
когда немцы напали на Польшу.
– Доктор Вейзак, я вынужден настаивать… – резко сказал
Браун.
Вейзак будто очнулся от глубокой задумчивости. Он оглянулся,
словно впервые увидел своего младшего коллегу.
– Да-да, – сказал он. – Конечно. Джону уже хватит на сегодня
вопросов и ответов… хотя, полагаю, он рассказал нам больше, чем мы ему.
– Чепуха, – отрезал Браун, а Джонни подумал: Он напуган.
Напуган до чертиков.
Вейзак улыбнулся Брауну, затем сестре. Она смотрела на
Джонни, как на тигра в плохо запертой клетке.
– Не рассказывайте об этом, сестра. Ни вашему начальству, ни
матери, ни брату, ни любовнику, ни священнику. Понятно?
– Да, доктор, – ответила она. Все равно она раззвонит,
подумал Джонни и бросил взгляд на Вейзака. И он это знает.
Он проспал до четырех часов дня. Потом его повезли по
коридору к лифту, спустили в отделение неврологии и продолжали исследования.
Джонни плакал. Он, видимо, почти не мог контролировать себя, как все здоровые
люди. На обратном пути он обмочился, и ему, словно ребенку, поменяли белье. На
него накатила первая (но далеко не последняя) волна депрессии, ему захотелось
умереть. Джонни стало жалко себя. Как все несправедливо, думал он. С ним
произошло то же, что и с Рипом ван Винклем. Ходить он не может. Его девушка
вышла замуж за другого, а мать – в религиозном экстазе. Стоит ли теперь жить?
В палате сестра поинтересовалась, не нужно ли ему чего. Если
бы дежурила Мари, Джонни попросил бы воды со льдом. Но она ушла в три часа.
– Нет, – сказал он и повернулся лицом к стене. И вскоре
заснул.
В тот вечер отец с матерью пришли на целый час, и Вера
оставила пачку брошюр.
– Мы собираемся пробыть тут до конца недели, – сказал
Герберт, – и если у тебя все пойдет на лад, вернемся ненадолго в Паунал. Но мы
будем приезжать каждый уик-энд.
– Я хочу остаться с моим мальчиком, – громко заявила Вера.
– Лучше, если ты тоже поедешь, мам, – сказал Джонни. Депрессия
несколько уменьшилась, но он не забыл, что с ним творилось несколько часов
назад. Если бы в тот момент мать затеяла разговор о чудесном предназначении,
которое уготовил для него господь, Джонни вряд ли удержался бы от взрыва
истерического смеха.
– Я нужна тебе, Джон. Я должна объяснить тебе…
– Прежде всего мне нужно поправиться, – сказал Джонни. – Ты
все объяснишь потом, когда я начну ходить. Хорошо?
Вера не ответила. На ее лице появилось до смешного упрямое
выражение – хотя ничего смешного вокруг не было. Совсем ничего. Всего лишь игра
судьбы. Если бы он проехал пятью минутами раньше или позже по той дороге, все
могло быть по-другому. А теперь посмотрите – всех нас тряхнуло по первое число.
И она считает, что это божья воля. А иначе, наверное, можно свихнуться.
Чтобы прервать неловкое молчание, Джонни спросил:
– Что, Никсона переизбрали, отец? Кто выступал против него?
– Никсона переизбрали, – сказал Герберт. – Его соперником
был Макговерн.
– Кто?
– Макговерн. Джордж Макговерн, сенатор из Южной Дакоты.
– Не Маски?
– Нет. Но Никсон больше не президент. Он ушел в отставку.
– Что?
– Он был лжец, – мрачно изрекла Вера. – Его обуяла гордыня,
и господь отступился от него.
– Никсон ушел в отставку? – Джонни был потрясен. – Никсон?
– Ему нужно было уйти, иначе б его убрали, – сказал Герберт.
– Дело дошло до импичмента.
Неожиданно Джонни понял, что в американской политической
жизни произошли большие и серьезные перемены – почти наверняка итог вьетнамской
войны – и он о них ничего не знает. Впервые он по-настоящему почувствовал себя
Рипом ван Винклем. Насколько все изменилось? Ему было даже боязно спрашивать.
Затем в голову пришла поистине леденящая душу мысль.
– Агню… Агню стал президентом?
– Форд, – ответила Вера. – Хороший, порядочный человек.
– Генри Форд – президент Соединенных Штатов?
– Не Генри, – сказала она, – Джерри.
Он переводил взгляд с матери на отца, почти уверенный в том,
что все это либо сон, либо чудовищная шутка.
– Агню тоже ушел в отставку, – объяснила Вера. Губы ее
сжались в полоску и побелели. – Он был вор. Получил взятку прямо у себя в
кабинете. Так все говорят.
– Агню убрали не из-за взятки, – сказал Герберт, – а из-за
какой-то грязной истории у него в Мэриленде. Похоже, он увяз в ней по горло.
Никсон назначил вице-президентом Джерри Форда. А потом в прошлом августе и
Никсон ушел в отставку, а Форд занял его место. Форд на пост вице-президента
назначил Нельсона Рокфеллера. Таковы у нас дела.
– Разведенный, – сказала сурово Вера. – Господь не даст ему
стать президентом.
– А что сделал Никсон? – спросил Джонни. – Боже праведный… –
Он взглянул на мать, которая тут же насупилась. – Ничего себе, если дело дошло
до импичмента…
