– Ну… Я замужем. Наверное, ты слышал.
– Папа мне рассказал.
– Он такой чудный человек, – сказала Сара. И вдруг ее
прорвало: – Я не могла ждать, Джонни. Я тоже об этом жалею. Врачи говорили, что
ты никогда не выйдешь из своего состояния и будешь погружаться в него все
глубже и глубже, пока… пока не исчезнешь. И даже если бы я знала… – Она
взглянула на него – смущенно, пытаясь оправдаться – И даже если бы я знала, Джонни,
не думаю, чтобы я смогла дождаться. Четыре с половиной года – это очень долго.
– Да, верно, – сказал он. – Чертовски долго. Хочешь, скажу
что-то мрачное? Я попросил принести мне журналы за четыре года, чтобы
посмотреть, кто умер. Трумэн. Джэнис Джоплин. Джими Хендрикс – боже, я
вспомнил, как он исполнял «Пурпурную дымку», и едва мог поверить этому. Дэн
Блокер. Ты и я.
Мы просто исчезли.
– Мне так тяжело, – сказала она почти шепотом. – Я чувствую
себя такой виноватой. Но я люблю его, Джонни. Очень люблю.
– Хорошо, это главное.
– Его зовут Уолт Хэзлит, и он…
– Лучше расскажи о своем ребенке, – сказал Джонни. – Не
обижайся, ладно?
– Он – персик, – улыбнулась она. – Ему сейчас семь месяцев.
Зовут Деннис, но для нас он Денни. Мы дали ему имя в честь дедушки по отцовской
линии.
– Привези его как-нибудь. Хочется посмотреть.
– Привезу, – сказала Сара, и они неискренне улыбнулись друг
другу, зная, что никогда ничего подобного не произойдет. – Джонни, тебе
что-нибудь нужно?
Только ты, детка. И возвращение на четыре с половиной года
назад.
– Не-а, – сказал он. – Ты все еще преподаешь?
– Пока преподаю, – кивнула она.
– Все еще нюхаешь этот чертов кокаин?
– Ох, Джонни, ты не изменился. По-прежнему шутишь.
– Шучу по-прежнему, – согласился он, и между ними, словно
дирижер взмахнул палочкой, снова воцарилось молчание.
– Можно я опять приеду тебя проведать?
– Конечно, – сказал он. – Это будет прекрасно, Сара. – Он
заколебался, не желая кончать разговор на такой неопределенной ноте, не желая
причинять боль ей и себе. Стремясь сказать что-то настоящее. – Сара, – произнес
он, – ты поступила правильно.
– Правда? – сказала она. И улыбнулась, улыбка задрожала в
уголках ее рта. – Не уверена. Все это выглядит так жестоко… и, хочешь не
хочешь, а неправильно. Я люблю мужа и ребенка, и когда Уолт говорит, что со
временем мы будем жить в лучшем доме Бангора, я ему верю. Он говорит, что со
временем собирается баллотироваться на место Билла Коэна в палате
представителей, и я этому тоже верю. Он говорит, что со временем президентом
выберут кого-нибудь из Мэна, и я почти верю этому. А потом вот пришла я сюда и
смотрю на твои бедные ноги… – Она опять заплакала. – Их словно через мясорубку
пропустили, и ты такой худой…
– Нет, Сара, не надо.
– Ты такой худой, и все выглядит так неправильно и жестоко,
это ненавистно, ненавистно, потому что все совсем неправильно, все!
– Иногда, пожалуй, ничего не получается правильно, – сказал
он. – Жестокий старый мир. Иногда ты просто вынужден делать единственно
возможное и мириться с этим. Иди и будь счастлива, Сара. И если захочешь меня
повидать, давай приходи. Принеси только доску для криббиджа.
– Принесу, – сказала она. – Извини, что я плачу. Не очень
это весело, а?
– Ничего, – сказал он, улыбнувшись. – Ты ведь хочешь бросить
свой кокаин, крошка. Смотри, нос отвалится.
Она усмехнулась.
– Все тот же Джонни, – сказала она. Потом вдруг наклонилась
и поцеловала его губы. – Ох, Джонни, поскорее выздоравливай.
Он задумчиво смотрел на нее, пока она выпрямлялась.
– Джонни?
– Ты его не потеряла, – сказал он. – Нет, ты его не
потеряла.
– Не потеряла что? – Она озадаченно нахмурилась.
– Обручальное кольцо. Ты не потеряла его тогда, в Монреале.
Он поднес руку ко лбу и потирал пальцами место над правым
глазом. Рука его отбрасывала тень, и с каким-то почти суеверным страхом Сара
увидела, что половина лица у него светлая, а половина – темная. Это напоминало
ей маску в День благодарения, когда он так ее напугал. Она и Уолт действительно
провели медовый месяц в Монреале, но откуда мог Джонни знать об этом? Если
только Герберт не рассказал ему. Да, почти наверняка так и было. Но ведь только
они с Уолтом знали, что она потеряла где-то в номере отеля обручальное кольцо.
Никто этого больше не знал, потому что Уолт купил ей другое перед отлетом
домой. Ей было неловко рассказывать об этом кому-либо, даже матери.
– Как…
Джонни нахмурился еще больше, затем улыбнулся ей. Он убрал
руку со лба и обхватил ею другую руку, лежавшую на коленях.
– Оно было не твоего размера, – сказал он. – Ты укладывала
вещи, помнишь, Сара? Он пошел что-то купить, а ты укладывала вещи. Он пошел
купить… купить… не знаю что. Это – в мертвой зоне.
– Мертвой зоне?
– Он пошел в магазин сувениров и накупил целую кучу всяких
дурацких вещей. Надувных подушек и всякой всячины. Но, Джонни, откуда ты узнал,
что я потеряла к…
– Ты укладывала вещи. Кольцо было не твоего размера, оно
было чересчур велико. Ты собиралась отдать его в переделку, когда вернешься
домой. А тем временем ты… ты… – Он опять нахмурился, но лицо его почти тотчас
разгладилось. Он улыбнулся ей. – Ты засунула его вместе с туалетной бумагой!
Теперь страх уже точно владел ею. Он медленно расползался по
ее животу, словно холодная вода. Рука ее поднялась к горлу, и она уставилась на
него, почти как загипнотизированная. В его глазах было то же выражение, та же
холодная издевка, как в тот вечер, когда он сражался с колесом. Что произошло с
тобой, Джонни? Что ты такое? Глаза его потемнели, и из голубых стали почти
фиолетовыми, казалось, он находился далеко. Ей хотелось бежать от него. Даже в
самой комнате потемнело, как будто он разрывал ткань реальности, отъединяя
прошлое от настоящего.
– Оно соскользнуло с твоего пальца, – сказал он. – Ты
укладывала его бритвенные принадлежности в один из боковых кармашков, и оно
просто соскочило. Ты не сразу заметила пропажу, а потом подумала, что оно
где-то в номере. – Он засмеялся, это был высокий, звенящий, ломкий звук – не
обычный смех Джонни, а холодный… холодный. – Да уж, вы вдвоем вывернули ту
комнату наизнанку. А ты его упаковала. Оно до сих пор лежит в кармашке
чемодана. Все это время там пролежало. Поднимись на чердак и посмотри, Сара.
Увидишь.
