– Так, Джонни? – снова спросил Вейзак.
– Мне кажется…
Внезапно сквозь толпу репортеров протиснулся Дюссо. Джонни
подумал, что он собирается сделать какое-то опровержение. Затем он увидел, как
Дюссо стаскивает что-то с шеи.
– Пускай продемонстрирует нам свои способности, – сказал
Дюссо. Он держал медальку на тонкой золотой цепочке. – Посмотрим, что вы
сделаете с этим.
– Ничего вы не посмотрите, – сказал Вейзак. Его седоватые
густые брови грозно сдвинулись, и он воззрился на Дюссо, как пророк Моисей. –
Это человек не цирковой факир, сэр!
– А что, если вы меня дурачите? – спросил Дюссо. – Либо он
может, либо нет, верно? Пока вы нам тут рассказывали обо всем, я и сам подумал
кое о чем. Например, о том, что такие парни ничего не могут сделать, когда их
просят, а значит, им грош цена.
Джонни окинул взглядом репортеров. Они смотрели на него во
все глаза, нетерпеливо ожидая ответа. Исключение составлял Брайт, у которого
был несколько смущенный вид. Джонни вдруг почувствовал себя христианином,
брошенным в яму ко львам. Они все равно будут в выигрыше, подумал он. Если я
смогу сказать ему что-нибудь интересное, они получат материал на первую полосу.
Если не смогу или откажусь, состряпают фельетон.
– Ну что? – спросил Дюссо. Медаль раскачивалась на цепочке,
зажатой в кулаке.
Джонни взглянул на Вейзака, но тот с отвращением отвернулся.
– Дайте-ка ее сюда, – сказал Джонни.
Дюссо передал медаль. Джонни положил ее на ладонь. Это
оказалась медаль с изображением святого Христофора. Джонни выпустил тонкую
цепочку и, когда она с сухим шуршанием выросла желтой горкой на ладони, прикрыл
ее рукой.
Наступила мертвая тишина. У двери стояла группа врачей и
медсестер; к ним присоединились несколько больных – они уже выписались,
собирались уходить и были поэтому в верхней одежде. В конце коридора, ведущего
в комнату отдыха с телевизором и настольными играми, сгрудились больные. Из главного
вестибюля подошли посетители. Воздух был наэлектризован, как будто где-то рядом
проходила линия высокого напряжения.
Джонни, бледный и худой, в белой рубашке и мешковатых
джинсах, стоял молча. Он так сжал медаль в правой руке, что при свете телевизионных
юпитеров были ясно видны вздувшиеся вены. Перед ним в темном костюме стоял
Дюссо, спокойный, непогрешимый и суровый, как судья. Время словно остановилось.
Ни кашля, ни шепота.
– О-о, – тихо сказал Джонни… и затем: – Вот как?
Пальцы его медленно разжались. Он взглянул на Дюссо.
– Ну? – спросил Дюссо, но уже совсем другим голосом: вся его
агрессивность вдруг исчезла. Исчез и усталый, нервный молодой человек, только
что отвечавший на вопросы репортеров. На губах Джонни играла полуулыбка, но
ничего теплого в ней не было. Голубые глаза потемнели, взгляд их стал холодным
и отсутствующим. У Вейзака мороз пробежал по коже. Потом он рассказывал, что
увидел лицо человека, наблюдающего в сильный микроскоп интересную разновидность
инфузории туфельки.
– Это медаль вашей сестры, – сказал Джонни, обращаясь к
Дюссо. – Ее имя было Анна, но все звали ее Терри. Это ваша старшая сестра. Вы
любили ее. Боготворили землю, по которой она ходила.
Внезапно голос Джонни Смита неузнаваемо и жутко изменился.
Теперь это был высокий, срывающийся и неуверенный голос мальчишки-подростка.
– Это тебе, Терри, на случай, если будешь переходить
Лисбон-стрит на красный свет или пойдешь гулять с каким-нибудь парнем из… Не
забудь, Терри… не забудь…
Толстуха, спрашивавшая у Джонни, кого демократы выдвинут в
будущем году кандидатом на пост президента, испуганно охнула. Один из
телеоператоров хрипло пробормотал: «Боже правый!»
– Хватит, – прошептал Дюссо. Лицо его посерело, глаза
выкатились, а на нижней губе заблестела слюна. Руки бессильно потянулись к
медали, золотая цепочка была теперь обмотана вокруг пальцев Джонни. Медаль
покачивалась, отбрасывая гипнотические лучи света.
– Не забывай меня, Терри, – умолял мальчишеский голос. – И…
не прикасайся, пожалуйста… ради бога, Терри, не прикасайся…
– Хватит! Хватит, сукин сын!
Джонни вновь заговорил своим голосом:
– Она не могла без наркотиков. Потом перешла на чистый
спирт, а в двадцать семь лет умерла от разрыва сердца. Но она носила ваш
подарок десять лет, Родж. Она помнила о вас. Никогда не забывала. Никогда не
забывала… Никогда… никогда… никогда…
Медаль выскользнула из пальцев Джонни и упала на пол с
тонким, мелодичным звоном. Джонни спокойно, холодно и отрешенно смотрел в
пустоту. Дюссо, сдавленно рыдая, ползал у его ног в поисках медали, а вокруг
царило полное оцепенение.
Сверкнула фотовспышка, лицо Джонни просветлело и стало
прежним его лицом. На нем появилось выражение ужаса, а затем жалости. Он
неуклюже присел рядом с Дюссо.
– Извините, – сказал он. – Извините, я не хотел…
– Дешевка, ловчила! – завопил Дюссо. – Это ложь! Ложь! Все
ложь! – Он неловко ударил Джонни ладонью по шее, и тот свалился, сильно
стукнувшись головой об пол. Из глаз посыпались искры.
Поднялся шум.
Джонни как в тумане увидел Дюссо – тот яростно пробивался к
выходу. Вокруг Джонни толпились люди, их ноги казались ему внезапно выросшим
лесом. Рядом очутился Вейзак и помог ему сесть.
– Джон, как вы? Сильно он вас?
– Не так сильно, как я его. Все нормально. – Джонни
попытался подняться. Чьи-то руки помогли ему. Его покачивало и подташнивало;
еще немного – и вывернет наизнанку. Произошла ошибка, ужасная ошибка.
Полная женщина, спрашивавшая насчет демократов, пронзительно
вскрикнула. Дюссо грохнулся на колени, хватаясь за рукав ее цветастой блузы, а
затем устало вытянулся на кафеле около двери, к которой так рвался. Медаль с
изображением святого Христофора была по-прежнему у него в руке.
– Потерял сознание, – сказал кто-то. – Глубокий обморок.
– Я виноват, – сказал Джонни Сэму Вейзаку. Ему сдавили,
сжали горло слезы раскаяния. – Это я во всем виноват.
– Нет, – сказал Сэм. – Нет, Джон.
Джонни высвободился из рук Вейзака и направился к лежавшему
Дюссо, который начал приходить в себя и моргал, тупо глядя в потолок. К нему
подошли двое врачей.
– Что с ним? – спросил Джонни. Он повернулся к репортерше в
брючном костюме, но та в страхе метнулась от него.
Джонни повернулся в другую сторону, к телерепортеру, который
спрашивал, были ли у него прозрения до аварии. Джонни вдруг почувствовал, что
непременно должен кому-нибудь все объяснить.
