В старой, почти шестинедельной давности газете, впитавшей
запах сарая и дров, приводились заявления двух местных психиатров, которые
согласились прояснить ситуацию при условии, что их имена не будут названы. Один
из них упомянул особый вид сексуального извращения – стремление совершать
насильственное действие в момент оргазма. Прелестно, подумал Джонни,
поморщившись. Он душил свои жертвы, когда наступал оргазм.
Головная боль давала себя знать все сильнее.
Другой психиатр обратил внимание на тот факт, что все пять
убийств были совершены в конце осени либо в начале зимы. И хотя
маниакально-депрессивная личность не подпадает ни под какую твердую схему,
перепады настроения у маньяка, как правило, связаны со сменой времен года. У
преступника мог быть «спад» агрессивности с середины апреля примерно до конца
августа, а затем она начинала нарастать, достигая своего «пика» к моменту
совершения убийств.
В период маниакального, или «пикового», состояния этот
человек, по-видимому, сексуально крайне возбудим, активен, склонен к риску и
уверен в своей безнаказанности. «Он, вероятно, убежден, что полиция его не
поймает», – заключил анонимный психиатр. Статья заканчивалась словами: «И пока
убийца не ошибся в своих расчетах».
Джонни положил газету и взглянул на часы. Отец вернется
домой с минуты на минуту, если только не застрянет из-за снега. Джонни подошел
к печке и сунул газету в огонь.
Не мое дело. Все равно, черт бы побрал Сэма Вейзака.
Не прячься в пещере, Джонни.
Он не прятался, совсем нет. Просто так уж случилось, что с
ним довольно жестоко обошлись. Потерять целый кусок жизни – разве это не дает
право самому стать жестким?
Ах, так ты себя жалеешь?
– К чертовой матери, – пробормотал Джонни. Он подошел к окну
и выглянул на улицу. За сплошной пеленой снега ничего не было видно. Джонни
надеялся, что с отцом будет все в порядке, а еще он надеялся, что Герберт
вскоре появится и положит конец этому бессмысленному самокопанию. Джонни снова
подошел к телефону и постоял в нерешительности.
Жалел себя Джонни или нет, а все-таки он потерял немалую
часть жизни. Можно сказать, лучшую часть. Он многое сделал, чтобы снова обрести
себя. Разве он не заслужил самого обыкновенного уединения? Разве он не имеет
права на то, о чем мечтал несколько минут назад, – на обыкновенную жизнь?
Ее не существует, мой дорогой.
Может, и так, зато существует необыкновенная жизнь.
Перебирать вещи людей и внезапно узнавать про их мелкие страхи, ничтожные
тайны, незначительные победы – поистине необыкновенная жизнь. Это уже не
талант, а проклятие.
Предположим, он встретится с шерифом. Но ведь нет никакой
гарантии, что он сможет ему помочь. Даже, предположим, он сможет. Предположим,
он подаст ему убийцу на тарелочке с голубой каемочкой. Повторится больничная
пресс-конференция – тот же цирк, только возведенный в чудовищную степень.
Сквозь головную боль начала пробиваться навязчивая песенка,
скорее какие-то ее звонкие обрывки. Эту песенку пели в воскресной школе в
раннем детстве: «Огонек в моей груди… ты свети, всегда свети… огонек в моей
груди… ты свети, всегда свети… ты свети, свети, свети…»
Он поднял трубку и набрал служебный номер Вейзака. Сейчас,
после пяти, это почти безопасно. Вейзак уже ушел с работы, а свой домашний
номер знаменитые неврологи в справочники не дают. После шести или семи длинных
гудков Джонни собирался уже положить трубку, но тут Сэм ответил:
– Да? Алло?
– Сэм?
– Джон Смит? – В голосе Сэма, несомненно, звучало
удовольствие, но в то же время и какое-то беспокойство.
– Да, это я.
– Как вам нравится эта погодка? – спросил Вейзак, пожалуй,
чересчур уж бодро. – У вас идет снег?
– Да.
– Здесь он начался всего час назад. Говорят… Джон? Вы
звоните из-за шерифа? Вы расстроены?
– Да, я разговаривал с шерифом, – сказал Джонни, – и хочу
знать, что, собственно произошло. Почему вы дали ему мой телефон? Почему не
обратились ко мне и не сказали, что вам нужно… почему вообще не связались
сначала со мной и не спросили моего согласия?
Вейзак вздохнул.
– Джонни, я бы мог вам соврать, но не буду. Я не обратился к
вам, потому что боялся, что вы откажетесь. И не позвонил вам после разговора с
шерифом, потому что он поднял меня на смех. Если человек смеется над моим
предложением, я заключаю, что оно отвергнуто.
Джонни потер свободной рукой висок и закрыл глаза.
– Но почему, Сэм? Вы же знаете, как я к этому отношусь. Вы
сами говорили, чтобы я не высовывался, пока не утихнут слухи. Это ваши слова.
– Все дело в газетной заметке, – признался Сэм. – Я сказал
себе: Джонни живет в тех краях. И еще я сказал себе: пять убитых женщин. Пять.
– Вейзак был явно смущен, он говорил медленно, с остановками. И от этого Джонни
стало не по себе. Он уже жалел, что позвонил ему. – Две девочки. Молодая мать.
Учительница младших классов, любившая Браунинга. Предельно банальная история,
правда? Настолько банальная, что из нее, пожалуй, даже нельзя состряпать фильма
или передачи для телевидения. И тем не менее все правда. Особенно мне жаль
учительницу. Засунули в трубу, как мешок с отходами…
– Ваши фантазии по этому поводу и угрызения совести меня не
интересуют. Вы не имеете права, черт возьми… – прохрипел Джонни.
– Вероятно, нет.
– Никаких «вероятно»!
– Джонни, как вы себя чувствуете? У вас такой голос…
– Хорошо! – выкрикнул Джон.
– Судя по голосу, не очень.
– У меня жутко болит голова, что тут удивительного. Ради
Христа, оставьте меня в покое. Когда я сказал вам о матери, вы ведь не
позвонили ей. Вы сказали…
– Я сказал, что кое-что лучше потерять, чем найти. Но это не
всегда так, Джонни. У преступника, кто бы он ни был, чудовищно изломанная
психика. Он способен покончить с собой. Вероятно, когда убийства на два года
прекратились, полиция так и решила. Но у маниакально-депрессивных личностей
иногда бывают длительные периоды затишья – так называемое «плато нормальности»,
– после чего снова возобновляются перепады настроений. Он мог покончить с собой
после убийства учительницы в прошлом месяце. Но если он жив, что тогда? Он
может убить еще женщину. Или двух. Или четырех. Или…
– Хватит.
– Почему шериф Баннерман вам позвонил? – спросил Сэм Вейзак.
– Что заставило его изменить решение?
