Она опять попыталась закрыть дверь, но на этот раз Баннерман
силой распахнул ее.
– Отойдите, Генриетта, я не шучу. – Чувствовалось, что он
уже на пределе и с трудом сдерживает гнев.
– Вы не имеет права! – завопила она. – У нас не полицейское
государство! Вас вышвырнут со службы! Предъявите ордер!
– Тише, ордер тут ни при чем, просто я должен поговорить с
Фрэнком, – сказал Баннерман и, отстранив ее, прошел в дом.
Джонни как в тумане шагнул следом. Миссис Додд попыталась
перехватить его. Он придержал ее за руку – и в тот же миг страшная боль
пронзила мозг, заглушив тупую ломоту в висках. И она почувствовала… Они
смотрели друг на друга лишь мгновение, но казалось, ему не будет конца:
немыслимое, абсолютное всепонимание. Они словно срослись на это мгновение.
Потом миссис Додд отшатнулась, хватаясь за исполинскую грудь.
– Сердце… сердце… – Миссис Додд судорожно порылась в кармане
халата и достала лекарство. Лицо у нее приобрело оттенок сырого теста. Она
открыла трубочку, вытряхнула горошинку на ладонь, просыпав остальные на пол и
сунула ее под язык. Джонни смотрел на старуху с немым ужасом. Голова была
сейчас как пузырь, который вот-вот лопнет от распирающей его горячей крови.
– Вы знали? – прошептал он.
Ее мясистый, обвисший рот беззвучно открывался и закрывался,
открывался и закрывался, точно у выброшенной на берег рыбы.
– Все это время знали?
– Дьявол! – завизжала она. – Чудовище… дьявол… ох, сердце…
ох, я умираю… умираю… врача… Джордж Баннерман, только посмейте подняться наверх
и разбудить моего мальчика!
Джонни отпустил ее руку и, машинально вытирая ладонь о
пальто, как будто выпачкал ее, стал неуверенно взбираться по лестнице вслед за
Баннерманом. Снаружи ветер всхлипывал под карнизами, как заблудившийся ребенок.
Дойдя до середины лестницы, Джонни обернулся. Генриетта Додд сидела на плетеном
стуле – осевшая гора мяса – и, придерживая руками огромную грудь, хватала ртом
воздух. Голова у Дочини по-прежнему раздувалась, и он подумал, как во сне:
Кончится тем, что она просто-напросто лопнет. И слава богу.
Старый, потертый коврик на полу в узеньком коридоре. Обои в
разводах. Баннерман колотил в запертую дверь. Здесь наверху было холоднее по
меньшей мере градусов на десять.
– Фрэнк! Это я, Джордж Баннерман! Фрэнк, проснись!
Никакого ответа. Баннерман повернул ручку и толкнул дверь
плечом. Пальцы соскользнули на рукоять пистолета, но Баннерман не вынул его,
хотя это могло стоить шерифу жизни – впрочем, комната Фрэнка Додда оказалась
пустой.
Они стояли на пороге, осматриваясь. Это была детская. Обои –
тоже в разводах – с танцующими клоунами и деревянными лошадками. Сидевшая на
детском стульчике тряпичная кукла таращила на них блестящие пустые глаза. В
одном углу – ящик с игрушками. В другом – узкая деревянная кровать. Перекинутый
через спинку кровати ремень с кобурой выглядел здесь как-то неуместно.
– Бог ты мой, – тихо сказал Баннерман. – Что все это значит?
– Помогите, – донесся снизу голос миссис Додд. – Помогите
же…
– Она знала, – сказал Джонни. – Знала с самого начала, с
первой жертвы. Он ей рассказывал. И она его покрывала.
Баннерман медленно вышел из комнаты и отворил соседнюю
дверь. Взгляд его выражал растерянность и боль. Комната для гостей тоже была
пуста. Он открыл дверь в чулан, но увидел там только плошку с крысиным ядом.
Следующая дверь. Здесь, в еще не отделанной спальне, был такой холод, что у
Баннермана пошел парок изо рта. Он огляделся. Ступеньки вели еще к одной двери.
Туда он и направился. Джонни следовал за ним. Заперто.
– Фрэнк! Ты здесь? – Он подергал ручку. – Фрэнк, открой!
Ответа не было. Баннерман примерился и ударил ногой в стык,
чуть пониже дверной ручки. Раздался треск, и в голове у Джонни зазвенело,
словно железная тарелка упала на кафельный пол.
– О господи, – выдохнул Баннерман и осекся.
Джонни все видел поверх его плеча; видел более чем достаточно.
Фрэнк Додд сидел на крышке унитаза – голый, если не считать блестящего черного
дождевика, накинутого на плечи; капюшон (капюшон палача, мелькнуло у Джонни)
свисал на водосливной бачок гигантским увядшим черным стручком. Фрэнк Додд
умудрился перерезать себе горло, что показалось Джонни невероятным. На краю
раковины лежала пачка «уилкинсоновских» лезвий. Одинокое лезвие с запекшимися
алыми капельками жутковато поблескивало у ног. Все вокруг забрызгано кровью из
вскрытой сонной артерии. Кровь была в складках плаща. И на клеенчатой
занавеске, по которой в лодочках плыли утки под зонтиками. И на потолке.
На шее у Фрэнка Додда висела табличка с надписью, сделанной
губной помадой: Я ПРИЗНАЮСЬ!
Голова болела невыносимо. Джонни нашарил рукой дверную
ручку.
Он понял, шевельнулось в мозгу. Каким-то образом понял,
увидев меня. Понял, что его песенка спета. Пришел домой. И вот конец.
Перед глазами, разбегаясь зловещей рябью, поплыли черные
круги.
Джонни, господь наградил тебя редкостным даром.
(Я ПРИЗНАЮСЬ!)
– Джонни!
Откуда-то издалека.
– Джонни…
Расплывается. Все расплывается. Вот и прекрасно. А еще
лучше, если бы я тогда не вышел из комы. Всем было бы лучше. Да, повезло,
называется.
– Джонни…
Фрэнк Додд поднялся сюда и перерезал себе горло, что
называется, от уха до уха, а в это время ветер снаружи завывал так, словно все
темные силы вырвались из недр земных. Ничего себе фонтанчик, как сказал отец
однажды зимой, лет двенадцать назад, когда лопнули трубы в котельной. Ничего
себе фонтанчик. Уж это точно. До самого потолка.
Джонни казалось, что он тогда закричал, но он и сам не был
уверен. Возможно, то был внутренний крик. Но как же ему хотелось крикнуть,
вложить в этот крик весь ужас, и жалость, и боль, разрывавшие ему сердце.
Но тут Джонни стал падать ничком в черный провал, радуясь
этому падению. Он потерял сознание.
«Нью-Йорк таймс», 19 декабря 1975 года:
ЭКСТРАСЕНС ИЗ МЭНА ПРИВОДИТ ШЕРИФА К ДОМУ ЕГО ПОМОЩНИКА –
УБИЙЦЫ ПОСЛЕ ОСМОТРА МЕСТА ПРЕСТУПЛЕНИЯ
(Специально для «Таймс») Возможно, Джон Смит из Паунала
никакой не экстрасенс, но не так-то просто будет убедить в этом шерифа Джорджа
Баннермана из графства Касл, штат Мэн. Придя в отчаяние после шестого случая
изнасилования и убийства в маленьком городе Касл-Рок на западе штата Мэн, шериф
Баннерман позвонил Смиту и попросил помочь расследованию. Имя Смита вызвало
широкий общественный резонанс в начале года после того, как он, проведя четыре
с половиной года в бессознательном состоянии, вышел из глубокой комы.
Еженедельник «Инсайд вью» объявил его шарлатаном, однако шериф Баннерман на
вчерашней пресс-конференции был лаконичен: «У нас в Мэне не очень-то верят
всяким нью-йоркским газетчикам».
