Они обогнули угол, и Джонни открыл ей дверцу. Обойдя машину,
он сел за руль.
– Тебе холодно?
– Нет, – ответила она. – Вечер очень теплый.
– Да, – согласился он, отъезжая. Она вновь мысленно
вернулась к нелепой маске. Половина доктора Джекиля с голубым глазом Джонни в
пустой глазнице, расширенной от удивления: – Слушайте, я вчера изобрел новый
коктейль, но едва ли его буду подавать в барах, – с этой половиной лица было
все в порядке, потому что за ней проглядывала частица самого Джонни. Ее
испугала другая половина – Хайда. За ней мог скрываться кто угодно, потому что
тот глаз превратился в щелку.
Но когда они приехали на ярмарку в Эсти, где в темноте на
центральной аллее мигали голые лампочки, а длинные неоновые спицы чертова
колеса мелькали вверх-вниз, она уже забыла о маске. Он был рядом, их ждал
приятный вечер.
Они пошли по центральной аллее, держась за руки, почти не
разговаривая, и Сара поймала себя на том, что вспоминает ярмарки своего
детства. Она было родом из Саут-Париса, городка, производившего целлюлозу, в
западной части штата Мэн, а большая ярмарка обычно проходила во Фрайберге.
Джонни, выросший в Паунале, наверное, посещал ярмарку в Топсеме. По сути, все
ярмарки в таких городках походили одна на другую и с годами почти не менялись.
Паркуешь машину на грязной стоянке, платишь при входе два доллара, и едва
оказываешься на ярмарке, как чувствуешь запах горячих сосисок, жареного перца и
лука, бекона, леденцов, опилок и сладковатый аромат конского навоза. Слышишь
лязг русской горки для малышей, которую называют «полевая мышь». Слышишь
хлопанье ружей в тире, металлический рев репродукторов, которые выкликают
номера для игроков в бинго; репродукторы развешены вокруг большого тента,
заполненного длинными столами и складными стульями из местного похоронного
бюро. Рок-н-ролл по громкости спорит с ревом органа. Доносится нескончаемый
крик зазывал – два выстрела за два десятицентовика, и ты получаешь набитую
опилками собачку для своего ребеночка. Эй-эй-как-вас-там, стреляйте, пока не
выиграете. Ничего не изменилось. Ты снова ребенок, жаждущий, чтобы тебя
облапошили.
– Смотри! – остановила она его. – Карусель! Карусель!
– Конечно, – успокоил ее Джонни. Он протянул женщине в
кассовой будке долларовую бумажку, та сунула ему два красных билета и две
десятицентовые монетки, не поднимая глаз от журнала «Фотоплей».
– Что значит «конечно»? Почему ты так со мной
разговариваешь?
Он пожал плечами. Лицо его выражало полную невинность.
– Речь не о том, что ты, Джон Смит, сказал. Важно, как ты
это сказал.
Карусель остановилась. Люди слезали и проходили мимо – в
основном подростки в голубых армейских рубашках из плотной хлопчатобумажной
ткани или расстегнутых куртках. Джонни провел ее по деревянному помосту и подал
билеты служителю, у которого был вид самого скучающего создания во вселенной.
– Эко диво, – сказал Джонни, когда тот усадил их в маленькие
круглые скорлупки и закрепил страхующую перекладину. – Просто эти кабинки
вращаются по замкнутому кольцу, так?
– Так.
– А эти замкнутые кольца уложены на большой круглой тарелке,
которая сама вращается, так?
– Так.
– И когда карусель разгоняется, кабина, где мы сидим,
вертится по своей маленькой орбите и может развить такую скорость, которая
ненамного меньше, чем у космонавтов при взлете с мыса Кеннеди. Я знал одного
парня… – Джонни с серьезным видом наклонился к ней.
– Ну да, очередная твоя сказка, – неуверенно сказала Сара.
– Когда этому парнишке было пять лет, он упал со ступенек и
заработал маленькую, с волосок, трещинку в шейном позвонке. А десять лет спустя
он разогнался на карусели в Топсеме на ярмарке… и… – Он передернул плечами и
похлопал ее сочувственно по руке… – Но с тобой, очевидно, будет все в порядке,
Сара.
– Ой… Я хочу сойти…
А карусель несла их все быстрее, превращая ярмарку и
центральную аллею в наклонное смазанное пятно из огней и лиц. Сара вскрикивала,
смеялась, затем начала колотить его.
– Трещинка с волосок! – кричала она ему. – Я покажу тебе
трещинку, когда мы слезем, врун несчастный!
– Как, уже чувствуешь что-нибудь в шейном позвонке? –
вкрадчиво спросил он.
– Врун!
Они кружились все быстрей и быстрей, и когда пролетали мимо
служителя – в десятый? пятнадцатый раз? – Джонни наклонился и поцеловал ее, а
кабинка со свистом вращалась по своей орбите, их губы сливались во что-то
горячее, волнующее и родное. Затем круг замедлил движение, кабина как бы нехотя
сделала еще один оборот и, наконец, покачиваясь и подергиваясь, остановилась.
Они вылезли, и Сара обхватила его шею.
– Трещинка с волосок, балда ты! – прошептала она.
Мимо них проходила тучная дама в голубых брюках и дешевых
кожаных туфлях, похожих на тапочки. Джонни обратился к ней, показывая большим
пальцем на Сару:
– Эта девочка пристает ко мне, мадам. Если увидите
полицейского, скажите ему.
– Вы, молодые люди, считаете себя слишком умными, –
презрительно сказала тучная дама. Она заковыляла по направлению к тенту для
игры в бинго, еще крепче зажав под мышкой сумочку. Сара прыснула.
– Ты невозможен.
– Я плохо кончу, – согласился Джон. – Моя мама всегда
говорила.
Они снова пошли бок о бок по центральной аллее в ожидании,
когда мир перестанет качаться у них перед глазами и под ногами.
– Она очень религиозна, твоя мама? – спросила Сара.
– Она баптистка до мозга костей, – ответил Джонни. – Но она
ничего. Ее не заносит. Когда я дома, она не может удержаться и вечно
подсовывает мне брошюрки, но тут уж ничего не попишешь. Мы с отцом смирились. Я
пытался было затевать с ней разговоры – скажем, спрашивал, с кем, черт подери,
мог Каин сожительствовать в земле Нод, если его папаша и мамаша были первыми
людьми на Земле, ну и всякое такое, но потом решил, что это, в общем-то, гадко,
и бросил. Два года назад мне казалось – Юджин Маккарти спасет мир… что до баптистов,
то они по крайней мере не выставляют Иисуса кандидатом в президенты.
– А отец твой не религиозен?
Джонни рассмеялся.
– Не знаю. Во всяком случае, не баптист. – На мгновение
задумался и добавил: – Он плотник, – будто это все объясняло. Сара улыбнулась.
– Что подумала бы твоя мать, если бы узнала, что ты
встречаешься с пропащей католичкой?
